Долг

Он спешил, хотелось скорее увидеть мать, прижаться к ней, она бы, конечно, не оттолкнула его, наоборот, как прежде, в далеком детстве, молча погладила бы по голове. Да, к матери, к сыну, все остальное к черту! К черту! Желая еще до полной темноты добраться до стреноженного в камышах жеребца, шагал крупно, и погода ему не нравилась: не дай бог, закрутит сильнее — не найдешь. Встречный береговой ветер, однако, сбивал дыхание, снегу под ногами прибавилось, пошли сувои, перемежаемые наледью. Иногда тебе казалось, что лед будто вздымается, вспучивается под твоими ногами, дышит. Возможно, там, в глубине, начиналось сильное течение. Молодой гибкий лед явственно проседал, прогибался от подледной волны, поскрипывал. Ты-то знал, что налетевший со степи шквальный ветер и сильные подводные течения нередко отрывают и уносят береговые льдины в открытое море. И страх закрался в душу. Низовая поземка уже мало-помалу переходила в пургу, снег сыпал и крутился все гуще. Ветер на какое-то мгновение притихал, падал, чтобы с еще большей разъяренностью налететь, ошеломить. Ты шел вперед, по-прежнему пригнув голову, а он бесновался над открытым полем, выл, посвистывал, рвал одежду, снова и снова норовя влезть за пазуху, за ворот. Но почему не видно берега?

А снег, сухой и колючий, все сыпал, все хлестал с невидимого уже неба, сек и обжигал лицо, выбивал слезы из глаз. Когда становилось невмоготу, ты поворачивался и, переводя дыхание, давая лицу и глазам отдохнуть, шел спиною вперед. Дело шло к приаральской неукротимой черной буре. Надеясь все-таки увидеть берег, лишь бы проступил он хоть на секунду, ты остановился спиной к ветру, вытер иссеченное снежной крупкой лицо, глаза, готовясь глянуть, определиться на месте. И тут сквозь косые белые струи пурги что-то мелькнуло и пропало у твоих ног. Вот опять показался этот комочек, покатился, несомый ветром, трепыхнулся, свалился в затишек бархана — камышовка!.. Да, да... еще днем прилетевшая к тебе бог знает откуда. И в этой бесновавшейся белой мгле крохотная птаха тоже боролась за жизнь, тоже рвалась за тобой, с великим трудом преодолевая снежный ветер, перепархивая и падая, катясь назад, цепляясь, на что-то надеясь.

Ты подошел к птахе поближе, протянул руку. Та не шелохнулась. Только беспомощно, как-то обреченно смотрела на тебя. Ты взял птаху, дохнул, дунул ей под крылышки, сбивая снег, бережно сунул за пазуху. Оказавшись в тепле, она трепыхнулась, уцепившись за что-то коготками, ворохнулась разок-другой, будто устраиваясь, и затихла.

А берега все не было видно. Ты боялся, что молодой еще лед не выдержит долгого напора ветра и течения, опасался, как бы не надломило, не оторвало его от материкового припая, не погнало в штормящее море... Ты уже брел вслепую, наугад, падая грудью на ревущий плотный ветер. И вдруг... что это засерело, затемнело сбоку — берег? Ты двинулся, потом побежал туда — лошадь! Трусит под ветер, запряженная в сани... И вот вскинулась, завидев человека, неожиданно вынырнувшего из пурги, попятилась, фыркнула. В санях, натянув вожжи, поднялся кто-то в волчьей шубе на плечах... И, выбравшись, протянул руку своей спутнице, закутанной в белую пуховую шаль.

— Видишь? Его там всем аулом ищут, с ног сбились, а он, оказывается, вон где... — крикнул сквозь ветер мужчина.

Он не спешил повернуться к тебе. Женщина неохотно слезла с санок, застеленных ковриком, и ей, видно, сразу сделалось неуютно; ни на кого не глядя, сделав один лишь шаг, остановилась, пугливо заозиралась по сторонам, в белый крутящийся мрак пурги. Мужчина в шубе, желая взять ее под руку, сделал шаг к женщине, но то ли от ветра, то ли по другой какой причине, пошатнулся...

— Азим... да поедем же скорей!

— Что, милая?

— Умоляю, поедем!

— Ну, как же... сама ведь искала, поговорить, мол, надо...

— Прости... Поедем, Азим. Видишь, забуранило как...

— Испугалась, что ли? Че-пу-ха! Обычный аральский буран. А знаешь, мне, наоборот, такая погода по душе. — Азим рассмеялся. Ты понял, что он малость на взводе, принял, должно быть, «на посошок»... — Ну, дружище... — Покачиваясь, он подошел к тебе. — Как видишь, мы едем. Да, едем!..

Почему-то тебе не стало хватать воздуха, и ты пригнулся, будто от ветра, судорожно ловил его ртом, точно рыба, выброшенная на сушу. И Азим, видно, что-то заметил, потому как, заслоняясь рукой от ветра, искоса и пристально посмотрел на тебя.

— Как бы там ни было, а мы с тобой относимся к цивилизованным людям. Для меня лично ревность — дикость. К черту ревнивцев! Не понимаю и понимать не хочу всех этих... кто убивается по юбке! Мужчина, знаешь, должен быть свободен...

А с тобой что-то происходило. Опять перехватило дыхание, и ты ничего не смог, не сумел ему сказать.

— Вины за собой не чувствую. И потому никакого прощения не прошу. Я перед тобой не в долгу... да, не должник. Хочешь знать, я вернул себе лишь то, что по глупости когда-то уступил тебе. И весь тут сказ! Как видишь, для мировой скорби причин нет... Ну, бывай!