Долг

Мухтар Ауэзов пристально следил за творчеством молодых, он умел как никто другой опекать и оберегать их от гибельного и ложного пути в искусстве. Был он особенно чутким к первым произведениям начинающих, И мне вполне понятны причины, вызывающие дрожь в руках маститого писателя, когда он брал рукопись начинающего собрата. Он испытывал ощущение, подобное тому, какое испытывает отец, когда принимает новорожденного, еще совсем розовенького ребенка, завернутого в пеленки. Хотел он, видимо, быстрее узнать, каким будет «племя младое, незнакомое», которое создаст искусство завтрашнего дня, и какой мир идей, чувств, красок, форм, новых слов принесет оно людям, грядущему. Когда вспоминаешь о его чуткости, отзывчивости к творчеству молодых, с чувством гордости и благодарности отмечаешь широту натуры писателя. Он был наделен чутьем истинного, большого художника, не меньше болеющего за будущее родной литературы, чем за ее настоящее. Он верно и раньше других угадывал появление нового таланта. Раз угадав, уже не мог оставаться безразличным, а тем более безучастным к судьбе молодых. Так он поступил, написав напутствие Чингизу Айтматову — в тот самый момент, когда первые успехи совсем молодого киргизского писателя насторожили кое-кого из литераторов.

Мухтар Ауэзов хорошо понимал трудный рост начинающих писателей, хотя у него самого не было так называемого «ученического периода». Вступил он в литературу на редкость сложившимся писателем. Один из самых ранних его рассказов «Сиротская доля» глубиной и широтой охвата явлений жизни и художественными достоинствами уже тогда достиг уровня европейской новеллистики.

В своем раннем периоде казахская художественная проза находилась под сильным влиянием народной поэзии, и особенно народных эпических поэм — дастанов. Явление это было, конечно, закономерным и вполне объяснимым. В течение нескольких веков наша литература развивалась в сугубо одностороннем направлении: в ней господствовали поэтические традиции. В начале двадцатых годов нашего века казахская проза только-только зарождалась, делала первые робкие шаги и, естественно, культуре построения сюжета и композиции, развитию действия она училась главным образом у народного эпоса. Мотивы народного эпоса накладывали глубокий отпечаток не только на архитектонику и композицию произведений, но и на лепку характера, на манеру повествования и даже на способы создания пейзажа и портрета. Языковая структура произведений этого периода отличалась, как правило, обилием высокопарных, традиционно пышных сравнений. Известно, что у литературы раннего периода бывают свои наивные прелести и красоты, как у детей, мило искажающих, казалось бы, самые простые слова. Подобные искажения, как бы грубы они ни были, не вызывают раздражения, наоборот, в определенной мере поэтизируют незрелую младенческую пору. Но если потом, повзрослев, литература продолжает все так же коверкать и искажать, то такое искажение может вызвать обратную реакцию. Милые детские недостатки к лицу только незрелому детскому периоду.

Творчество писателя нельзя отделить от родной почвы и рассматривать обособленно. Ибо творчество любого писателя мужает вместе с общенациональной литературой. Поэтому в творческом облике писателя отчетливо отражаются все достоинства и недостатки национальной литературы, столь характерные для ее роста. Окидывая мысленным взором творческий путь Ауэзова, мы, однако, убеждаемся, что он в этом вопросе является исключением. Молодой Ауэзов в двадцатых годах в условиях зарождающейся национальной литературы был явлением необычным, ни на что не похожим, ставшим как бы качественным скачком и уже первым произведением, вырвавшимся на недосягаемое расстояние. Видимо, поэтому некоторое время его новаторские произведения остались непонятными не только широкому кругу читателей, но и самим литераторам. И пьеса «Енлик — Кебек», написанная двадцатилетним драматургом, тоже была новаторской. Она была впервые поставлена в ауле Абая, в двух спаренных юртах (одна из них служила сценой, другая как бы зрительным залом) у подножия Чингистау. Так зародился, по существу, первый казахский театр. И с него начинается национальная профессиональная театральная культура казахов.

В двадцатые — тридцатые годы молодым Ауэзовым написаны многочисленные рассказы, повести и драматические произведения. Ауэзов еще тогда не усложнял сюжетных линий, стремился к той простоте и ясности, которые впоследствии были неизменными спутниками его таланта.