На протяжении всего 2010 года лишь восемь человек в администрации занимались практическим решением проблем, которые сыпались на Вашингтон словно из огромного занебесного ящика Пандоры, и каждому из этих восьмерых, несмотря на вроде бы приданные нам огромные бюрократические аппараты, приходилось заниматься этими проблемами самостоятельно. Задача историков и журналистов – и мемуаристов – состоит в том, как точнее передать эти ощущения: когда ты вынужден ежедневно разбираться с многочисленными вопросами, буквально разрываясь между ними и уделяя в лучшем случае по несколько минут, оперативно впитывать информацию и мгновенно вычленять главное среди «белого шума» – и принимать решения в условиях постоянного дефицита времени и неизменного избытка противоречивой информации. В идеале, как мне представляется, следует изыскать способ структурировать наш аппарат национальной безопасности таким образом, чтобы повседневные вопросы можно было передать на более низкие уровни ответственности, и тогда президент и его старшие советники смогут сосредоточиться на общей картине и вести «большую шахматную игру». Увы, в реальном мире реальной политики об этом остается только мечтать. Мир становится все более сложным, в нем возникает все больше конфликтов и столкновений интересов, а потому – в подобной обстановке – итог, к сожалению, традиционно печальный: усталые, если не сказать изнуренные, люди начинают принимать решения, которые сложно назвать оптимальными.
В первые три года пребывания в должности я каждый год дважды летал на Дальний Восток – в частности, осенью 2007 года посетил Китай. В 2010 году мне предстоял долгий азиатский вояж, сразу по пяти не связанным между собой поводам.
Любая поездка в Азию, даже если посещения Китая не планировалось, составлялась с учетом возможной реакции китайцев. Укрепление военных контактов с Пекином являлось нашей первоочередной задачей. Впервые я побывал в Китае в конце 1980 года, сопровождая тогдашнего директора ЦРУ Стэнсфилда Тернера: Джимми Картер и Дэн Сяопин в 1979 году подписали соглашение о технологическом сотрудничестве разведок наших стран и противодействии Советскому Союзу (мы искали способ восполнить потерю радаров в Северном Иране, утраченных ЦРУ после иранской революции 1979 года). Это экстраординарное сотрудничество продолжалось не один десяток лет, несмотря на все политические катаклизмы во взаимоотношениях наших государств. Став министром обороны, я решил наладить аналогичные контакты – в значительной степени защищенные от политических разногласий – в военной области. Прежде всего я хотел начать диалог по комплексным вопросам, таким как стратегия ядерного сдерживания и военное планирование на случай внезапного обострения ситуации с Северной Кореей. Я был убежден, что длительный диалог между Вашингтоном и Москвой в ходе наших многолетних переговоров по контролю над вооружениями предоставил нам возможность лучше понять друг друга и намерения каждой из сторон применительно к ядерному оружию; такой же диалог, но с Китаем, позволит избежать недоразумений и просчетов, вполне способных привести к военному противостоянию. Своим визитом в Китай в 2007 году я пытался заложить основу для потенциального диалога. Мы с китайскими коллегами договорились развивать практику совместной работы над довольно широким списком инициатив, от программ по обмену слушателями военных учебных заведений до прямой телефонной связи между министрами обороны и «стратегического диалога». Впрочем, не было ни малейших сомнений в том, что китайские военные руководители всячески уклоняются от подлинного диалога.