Долг ведьмы

Тащит меня в сторону, белеющей в темноте кровати, я же царапаюсь, вырываюсь, стараюсь укусить держащие меня пальцы. Всё исчезает, остаётся лишь борьба, борьба песчинки с бурей, огонька свечи с густым мраком глубокого подземелья, нежного ростка с суровой зимней стужей.

– Ты и есть монстр! – ору я пересохшим горлом. – Монстр! Убийца! Чудовище!

– Твоё право так считать, – ровно, словно объясняя очередной урок, произносит куратор, укладывая меня на кровать. – Мне плевать и на твои прозвища, и на, составленную тобой характеристику, главное – чтобы ты была жива.

Пытаюсь вскочить с кровати, чтобы ринуться к двери, ведь вот она, на расстоянии десяти шагов, а там Олеся и Руслан, там люди. Хотя, конечно, Молибден достанет меня везде. Но это не важно, главное – бежать.

Однако, в руках куратора возникают блокнот и карандаш, и через несколько секунд, моё тело прилипает к постели. Беспомощно бьюсь, глотая слёзы, с трудом соображая, что происходит, тупея от бессильной ярости, отчаяния, разочарования в том, кого любила, с кем мечтала разделить жизнь, кому была готова отдать всю себя без остатка.

Слышу равнодушный шелест страниц, крики и смех студентов, доносящиеся из открытого окна, неизменные трели сверчков и цикад, шум, вздымающихся в небо фонтанов.

Это конец! Конец нашей любви, нашего счастья. Мой конец! Останусь ли я прежней после того, что случится сейчас? Смогу ли уважать саму себя, понимая, что не сумела спасти, не сумела отстоять?

Куратор бросает взгляд на свои наручные часы, садиться на край кровати, вытирает, бегущие по щекам слёзы, и меня встряхивает, корёжит, настолько мне гадки эти прикосновения.

– Скоро заиграет арфа, – тихо произносит он. – Но это, наверное, даже к лучшему. Когда я вернусь, ты будешь уже спать, и боли совсем не почувствуешь. А завтра, с новым днём на всё посмотришь по-другому.

Его губы трогает робкая, чуть заметная, словно извиняющаяся улыбка. Куратор встаёт и уходит, оставив меня в темноте, приклеенную намертво к кровати, наедине с разрывающими сердце, на сотни кровавых ошмётков, мыслями.

Время тянется вязкой смолой, и я уже сама не знаю, хочу ли услышать первые аккорды арфы или желаю оттянуть неизбежное. Он вытащит из меня моего малыша, сероглазого или кареглазого, девочку или мальчика. Вытащит, и наверняка, сделает так, чтобы я больше не смогла забеременеть вновь. Почистит, выпотрошит, как курицу. А я никак не смогу помешать этому, даже уйти с острова, так как привязана к нему, так же крепко, как сейчас к этой проклятой кровати.

Бессильным огненным зверем во мне мечется ненависть. Ненависть к холодным глазам грозового неба, к пухлым, таким мягким и тёплым губам, горячим, заставляющим звенеть, и трепетать от желания, рукам.

Свет, внезапно вспыхнувшей лампы бьёт по глазам, а от участия в голосах друзей под веками вскипают слёзы. Едкие, жгучие.

– Твою мать! – вскрикивает Олеська. – Всё-таки он решил избавиться от ребёнка!

– А я всегда говорил, что наши преподы садюги, каких поискать, – ворчит Русланчик, задёргивая шторы. – А ведь Олеська ещё утром предсказывала, что с тобой произойдёт какая-то гадость.

Затем, решительно подходит ко мне, подносит к своим губам гармошку, извлекая пронзительный, звук рвущейся струны. Чувствую лёгкость, в теле, странное, немного пьянящее ощущение свободы. Вскакиваю с ненавистной кровати, растираю, затёкшие от неподвижности мышцы. Однако, опьянение быстро проходит, я опускаюсь на пол, закрываю руками лицо. Моя любовь, моя мечта растоптаны, мой малыш никогда не увидит свет солнца, не улыбнётся мне, не назовёт мамой. Его вытащат и выбросят в мусорный бак, как кусок мяса, который сгниёт вместе с картофельными очистками, яичной скорлупой и огрызками яблок. И сделает это мой Данька, любимый, добрый, солнечный, самый лучший на свете.

Плачу уже навзрыд, не стесняясь, не таясь. Олеся садится напротив меня, достаёт из сумочки салфетку, вытирает мне щёки. Её круглое лицо двоится, дрожит за пеленой солёной влаги. Руслан возится с графином и стаканом, слышу звон льющейся воды.

– Успокойся и послушай, – решительно произносит подруга, после того, как я делаю несколько глотков из поднесённого к губам стакана. – До первых аккордов арфы осталось всего десять минут, и если промедлим, то уснём прямо здесь, вернётся Молибден и всё – пипец котёнку. Это макет острова.

Подруга протягивает стеклянный шарик, в котором заключена уменьшенная модель Корхебеля. Серая галька пляжа, зелень кипарисов, золотистые пашни, лиловые громады скал, голубые, извилистые полоски лиманов.

– Моя работа, – улыбается Русланчик, рассматривая свою губную гармошку, так, словно впервые её увидев. – Эта штуковина заряжена энергией острова. Здесь его земля, его камни, его трава. Надеюсь мой подарок поможет обмануть привязку, ведь Корхебель будет всегда с тобой.

Сжимаю шарик в руках, с детской надеждой оглядываю лица друзей, серьёзные, сосредоточенные, решительные. Чувствую, как в обгорелой душе распускается робкий, нежный росток благодарности к этим людям. Людям, готовым помочь мне просто так.