Долгая дорога домой

Несколько миров могли оказаться пригодными для колонизации. Но на них имелись болезни, к которым у человека не было расового иммунитета и которые уничтожили бы девяносто процентов любой колонии, прежде чем удалось бы разработать сыворотки и вакцины. (Вспомним гибнущий экипаж «Магеллана», вернувшийся с Синоса, чтобы передать свое трагическое сообщение, прежде чем направить корабль на солнце.) Или там были аборигены, нечеловеческие существа, разумные, как человек, часто со своими технологиями, не так уж сильно отстававшими от людских. Они бы сопротивлялись вторжению, а снабжать межзвездные завоевания было просто нелепо. Если сравнить затраты на отправку колонистов и их имущества (жизни, скудные материальные ресурсы, кровь, пот и слезы) и затраты на отправку солдат с возможной прибылью (несколько миллионов человек получат землю, причем рентабельность космических путешествий такова, что вряд ли им удастся отправить что-то ценное назад в Солнечную систему), результат получался катастрофическим. Завоевание было теоретически возможным, но истощенное войной человечество, большинство представителей которого жили у черты голода, не слишком интересовала империя.

Требуются: похожие на Землю планеты, на которых можно жить, но никто не живет, на которых нет серьезных заболеваний и которые смогут обеспечивать колонистов без поддержки Солнечной системы.

Найдено: за почти целое поколение – ничего.

Лоренцен вспомнил волну возбуждения, последовавшую за возвращением экспедиции «Геркулеса». Тогда он был еще мальчишкой – за год до того, как получил стипендию в Политехническом университете Рио, – но тоже смотрел ввысь, в зимнее ночное небо Аляски, на заносчивые звезды и тоже смеялся от радости.

«Да Гама» отправился в путь и покинул Солнечную систему. Два года спустя люди устало пожимали плечами: надежда умирала. Убиты туземцами или микробами, проглочены расступившейся под ногами почвой, замерзли от внезапного порыва ветра с северных ледников – кто знал правду? И кому было до нее дело? Сейчас редко говорили о Новой Земле; больше не писали об утопических планах на новое начало для человечества; все чаще люди впрягались в старое, усталое ярмо Земли, смирившись с тем, что это их единственный дом и единственная надежда на все времена.

«Одна ласточка весны не делает… Статистически неадекватный пример… Статистическая достоверность того, что где-то должна существовать…»

Однако средства на новые исследования сокращались на каждой парламентской сессии. Все больше огромных межзвездных кораблей мрачно кружили вокруг Земли, пока их капитаны выпрашивали финансирование. А когда Институт Лагранжа нашел деньги в собственной казне, чтобы купить один из этих кораблей, это оказалось невозможно, по той или иной причине. «Извините, но мы хотим сохранить его; как только соберем деньги, хотим проверить одну свою идею… Извините, но его уже зафрахтовали; через два месяца он отправляется в ксенологическую экспедицию на Тау Кита… Извините, но мы переделали его в межпланетное грузовое судно, вот где можно заработать… Извините». «Генри Гудзона» пришлось строить с нуля.

Египтяне плавали в Пунт и вполне могли заплывать и дальше; после небольшого усовершенствования их корабли могли достичь Индии. Александрийцы построили эолипил[12], однако им хватало рабов, и до изобретения паровой турбины дело не дошло. Римляне печатали карты, но не книги. Арабы создали алгебру, после чего переключились на теологическую казуистику. В пределах досягаемости человека всегда было нечто, чего он просто не пожелал достичь. Прежде чем общество перейдет к делу, его желание должно стать достаточно сильным, стремление должно превратиться в потребность. Стремление покорить звезды угасало.

Глава 4

Солнечная система осталась в двух миллиардах километров позади и казалась чуть ярче самой яркой звезды в ледяном рое, когда они вошли в подпространство. Взревели двигатели, наращивая мощность до значений, на которых начинал проявляться омега-эффект. Ощущение мучительной дурноты, когда корабль с экипажем на борту выпрыгнул за пределы нормальных энергетических уровней; ночь и смятение, пока атомы перестраивались в соответствии с недираковскими матрицами. Затем тишина и непроницаемая чернота за иллюминаторами.

Это напоминало бесконечное падение в пустоте. Корабль не мог ускориться и не мог повернуться, поскольку не существовало координат, по отношению к которым он мог бы двигаться; на протяжении всего путешествия он находился вне четырехмерной вселенной. Сила тяжести вернулась, когда внутренний корпус начал вращаться по отношению к внешнему, хотя Лоренцена уже стошнило; в невесомости ему всегда становилось плохо. После этого им оставалось лишь ждать, месяц или около того, пока корабль прибудет к Лагранжу.

Шли дни, отсчитываемые часами, без каких-либо изменений: они просто ждали, зависнув в безвременье. Пятьдесят человек, астронавтов и ученых, коротали пустые часы и гадали, что ждало их по ту сторону подпространства.