Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева]

Ирене это не причинило боли: она даже и не слушала Клавдию, ей было не до этого. Она смотрела на Петю. Петя сосредоточенно дул на картошку, перекидывая ее с руки на руку. Ирена представила, что где-то ее Женечка, чуть помладше Пети, так же ест картошку, старается выглядеть посолиднее, этаким мужиком, перед чужим человеком. Нет, не такой уж он тихий, прибитый, как представлялось. Но это и хорошо — значит, нормальный ребенок: Женя тоже рос не пай-мальчиком, а вырос — дай бог всякому… Вырос… Не успел и вырасти по-настоящему. Петенька будет с нею, она все сделает, чтобы ему было хорошо.

— Хочешь поехать в город? — спросила его Ирена, лаская глазами вихор на макушке, жаркие уши…

— Мы с мамкой на будущий год поедем, обещала, не обманет. Не обманешь? — строго спросил он Клавдию, которую по примеру старших звал тоже мамой.

— Когда же я тебя обманывала? — укорила его Клавдия.

— А то нет? Обещалась с дядей Федей в Ванеевку отпустить, а сама?

— Так чем же я виновата, что он ночью уехал?

— Ночью-ночью, — проворчал Петя, — могла бы и ночью разбудить.

— Хотела будить, — всерьез оправдывалась Клавдия, — а ты в три дырки сопел, пожалела.

— Пожалел волк кобылу, — сказал Петя и захрустел луком.

Когда молодежь повыскакивала из-за стола, Ирена, замерев, потому что уже чувствовала, что не получится все так просто, как она думала, стараясь придать себе спокойный и даже равнодушный вид, сказала:

— Отдайте мне Петю. Я его в городе учить буду. Когда захочет — к вам поедет, захотите — вы приезжайте. Сами знаете, в городе ему лучше будет.

Клавдия оторопела:

— Чегой-то не пойму, всерьез вы или как?

— Всерьез. Чего тут такого. Многие так делают, — сказала Ирена, хотя ни одного такого случая не знала.

— Нет, — без раздумья, сразу ответила Клавдия. — Не отдам. Трудно тогда было, вот и приезжала просить, а сейчас чего же: вырос, никаких забот с ним не знаем. Да и душа прикипела — до чего хороший парнишка. За ним куры, овечка, поросенок. И Любка на него деньги шлет, небольшие, а все же деньги. Сама замуж вышла, не до него ей, а деньги шлет, не забывает.

— Так я бы ее деньги не брала, вам бы оставались. Я сама все буду покупать — и одежду, и учебники. Кормить буду, что себе — то и ему. В театр будет ходить, в кино. К нам иногда из области цирк приезжает.

— Куда ему, — перебила ее Клавдия. — Он деревенский, колхозник, что ему ваш цирк.

Она сказала это с таким достоинством, с таким пренебрежением к городу с его театрами и цирком, что Ирена поняла — все, говорить больше не о чем.

— Не в цирке, конечно, дело, не в развлечениях, — попыталась она что-то еще исправить, — ему учиться надо, может врачом станет, сюда же и приедет.

— В Никольском тоже десятилетка есть, выучится, будет охота, — твердо сказала Клавдия.

Она встала, принялась заниматься по хозяйству, и это было до странности похоже на окончание приема. Словно она была значительным лицом, а Ирена просительницей. Ирена попыталась, чтобы все-таки был ее верх и, будто не замечая, что Клавдия уже с большим горшком пойла для скота пошла к порогу, непринужденно, в то же время чуть не до крови прокусывая себе изнутри щеку, продолжала разговор:

— Я вас не тороплю с ответом, дело серьезное. Но имейте в виду, что я с удовольствием вас выручу, если будет трудно.

— А чего уж так? — с любопытством спросила Клавдия. — Своих нет?

— Нет. Но не в этом дело.

— Да, — сказала Клавдия. — Это плохо. Когда много их — плохо, а когда совсем нет — и того хуже.

Ирена уехала ни с чем.

Она-то думала, обрадуются ей, охов да ахов будет без конца, ручки кинутся целовать. А ей — на порог. Вообще-то глупая эта Клавдия: не сумела своей пользы понять.

Теперь она жила только одним — ожиданием старости. Кто это выдумал, что это самое страшное — старость? Какие глупости. Как раз это самое удобное время жизни. В старости не надо напрягаться, беспокоиться о том, что скажут люди. Старости все прощается, потому что у старости нет сил, и это всем понятно. У Ирены вот нет сил, но кто поймет ее? Приходится через силу жить, через силу двигаться.

Как-то она полезла в подпол, чтобы ссыпать туда картошку, что привезла ей ее давняя «снабженка» из ближайшей деревни. В подполе она почему-то вспомнила о браслете. Достала его, вытащила наверх.

Она с холодным любопытством рассматривала браслет: что в нем такого? Кусок желтого металла округлой формы. Обруч с колеса тоже округлый. Почему она тогда пожалела его? Сейчас она могла бы спокойно выбросить его в отхожее место, и рука бы не дрогнула… Зачем он ей? Носить? Ирена даже засмеялась, так нелепа была эта мысль. Продать? Кому? Да и зачем ей деньги? Продолжать хранить? А для кого? Так и погибнет под обломками рухнувшего в свое время дома.

Она положила браслет в ящик посудного стола, где лежали вилки и ножи: пусть пока лежит. А потом забыла о нем. Иногда он попадался под руку, и она не задумываясь — что это? — отодвигала браслет, перекладывала, как перекладывают старые крышки от банок, пробки, валяющиеся в столе.