Долгая дорога домой

Многие греки в эти часы бежали из лагеря и… присоединялись к своим семьям. Их оттуда вылавливали и возвращали назад, в лагерь. В Феодосии и ее округе жило очень много болгар и греков.

В начале июля нас – крымских татар, болгар и греков – погрузили в тюремные вагоны. В каждом купе – одна клетка с арматурой и окошечком. На нарах миллион клопов. Кормили через окошечко один раз в день. Пища – баланда, 200 граммов хлеба и пол-литра воды. В туалет ходили под конвоем. Когда поезд покидал территорию Крыма и въезжал в Украину, я плакал и молился, так как не знал – увижу ли снова родную землю.

Через трое суток мы приехали на Харьковский вокзал. Там нас встретили солдаты НКВД с овчарками и повели строем в поселок Лосево. Два охранника сзади, два спереди и четыре по сторонам. Все с собаками. Предупредили, что шаг вперед, шаг назад, шаг в сторону из строя считается бегством, и потому будут стрелять. Под дулом автоматов, под лай собак нас, 250 крымских татар, пригнали в проверочно-фильтрационный лагерь № 258.

Через полчаса к нам пришел начальник лагеря майор Косянов. Обращаясь, он сказал: «Здравствуйте, крымские товарищи. Вас сюда привезли, чтобы пропустить через фильтр, узнать о деятельности каждого во время войны. Срок проверки от шести месяцев до одного года. Питание – один обед, а вечером – чай. В свободное от проверок время будете работать на восстановлении ХТЗ и на заводе Укрстанкстрой имени Молотова. Мы хорошо знаем, что крымские татары трудолюбивый народ. Здесь вы и покажите и свое трудолюбие, и свою организованность».

Вечером нас пропустили через баню и дезкамеру. В дезкамере мою одежду украли. У меня остались только ботинки, шапка, пояс и кошелек, который я отказался сдавать. Я стоял совершенно голый. Даже без трусов. Кто-то дал мне кальсоны. Нас повели в бараки, где были только голые нары со множеством клопов.

До нас здесь был лагерь для немецких военнопленных, а до них здесь же содержались советские военнопленные. Было двойное ограждение, а между ним – мертвая зона, посыпанная мелкой крошкой, на которой даже птицы оставляли свои следы. По углам лагеря стояли вышки с автоматчиками. Было понятно, что убежать не получится, да и зачем, куда?

По краям площади были расположены одноэтажные бараки. В середине пищеблок. Возле ворот пропускной пункт и караульная. Чуть дальше УРО двухэтажный дом с кабинетами для следователей. В самом углу медпункт, больница, хоздвор. Там же были и столярные мастерские.

Я совсем голый спал на голых нарах. Ребят повели на работу в ХТЗ, откуда они приносили в вещмешках семечки. Я у них покупал по 5 рублей за стакан и стал продавать по 10 рублей и таким образом немного заработал. Вскоре меня назначили командиром сотни. В ней было 120 человек. Я распределял их на работу, а вечером проверял по списку. Нам платили на ХТЗ зарплату. Когда ее выдавали, то я стоял рядом с кассиром и называл фамилию, так как никаких документов у нас не было. Иногда находились мошенники, которые пытались получить деньги за других людей.

Через неделю нас стали вызывать в кабинеты следователей. Меня вызвал капитан Михаил Коростелев. Он подробно расспрашивал от рождения до последних дней. Где родился, учился, работал, служил, кем был, как попал в окружение, в плен, в партизаны, в армию. То же самое – о моих родителях, родных, близких. Он был вежлив, часто шутил.

Видимо, я ему понравился. Он познакомил меня со своей женой Марией, которая стояла на раздаче обедов в столовой, и приказал ей давать мне двойную порцию с мясом и побольше хлеба. Однажды он принес мне ручную немецкую машинку для стрижки волос. Сказал, что машинка его соседа. Он просит за нее 500 рублей. «Заработаешь, отдашь», – сказал он.

Я заработал их в первый же день. Постриг 100 человек. Машинка была «нулевка», на шариках сверху. Я вернул ему 500 рублей и показал свою руку – она опухла от стрижки. Он искренне удивился: «Зачем было так спешить, мог и через неделю отдать».

На следующий день я не мог стричь, но машинку давал моему земляку Муюнову за 50 процентов от выручки. Так собрал немного денег.

Я написал письмо в Суюн-Аджи Анне Босовой, моей соседке и бывшей партизанке. Оказалось, что ей же написала и моя теща из Паркента. Так я узнал, что моя жена уже находится в Наманганской области, Чинабадский район, село Коклабад. Она там очень болела, а потом они сделали какой-то размен, и она объединилась с родными. Из писем я узнал, что мама болеет, лежит в больнице. Лиля, Гульнар и Шевкет голодают. Отец почему-то попал на Урал. В общем, положение семьи было катастрофическое. Надо было как-то им помогать. Обо всем этом я рассказал Коростелеву. Он предложил отправить маме немного денег. Принес бланк для перевода. Первый перевод я сделал на 500 рублей. Жена Коростелева отправила с почты и дала мне квитанцию. Тогда мама, кажется, еще была жива.