Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Распад любого брака – это всегда серьезная травма, особенно для детей. Наша семья не стала исключением, наши дети страдали от разлуки со мной. Макгато привык спать в моей постели. Он был нежным ребенком, прирожденным миротворцем, поэтому пытался примирить меня со своей матерью. Маказиве в то время была еще очень маленькой, и я помню, как однажды, когда меня отпустили из тюрьмы под залог, я без предупреждения навестил ее в детском саду. Она всегда была очень ласковым ребенком, но в тот день, когда увидела меня, она вся замерла. Она не знала, то ли ей бежать ко мне, то ли попятиться, то ли улыбнуться, то ли нахмуриться. Ее маленькое сердечко разрывалось на части, она не знала, как ей поступить. Это было очень больно видеть.

Сильнее всего наш с Эвелин разрыв повлиял на Темби, которому в то время было десять лет. Он перестал хорошо учиться и замкнулся в себе. Когда-то он увлекался английским языком и Шекспиром, но после разлуки со мной стал к учебе совершенно равнодушен. Директор его школы однажды поговорил со мной на эту тему, но я мало что мог сделать. Я водил его в спортзал всякий раз, когда появлялась такая возможность, и иногда он немного оживлялся на тренировках. Когда у меня такой возможности не было и позже, когда я ушел в подполье, Уолтер Сисулу брал Темби на разные мероприятия вместе со своим собственным сыном. Как-то, в очередной раз пообщавшись с Темби, Уолтер сказал мне: «Послушай, приятель, твой парень очень молчалив». После нашего с Эвелин расставания Темби часто надевал мою одежду, хотя она была ему слишком велика. Судя по всему, она давала ему чувство какой-то привязанности к своему отцу, который слишком часто был слишком далеко.

25

9 января 1957 года мы снова собрались в армейском тренировочном центре. Настала очередь защиты опровергнуть обвинения государства. После краткого изложения сути обвинения нас в государственной измене Вернон Берранже, наш главный адвокат, огласил аргументы защиты: «Защита намерена решительно опровергнуть утверждение, что положения Хартии свободы являются государственной изменой или преступлением. Напротив, защита намерена доказать, что идеи и убеждения, изложенные в этой Хартии и противоречащие политике нынешнего правительства, разделяет подавляющее большинство человечества, люди всех рас и цветов кожи, а также подавляющее большинство граждан нашей страны». Проконсультировавшись с нашими адвокатами, мы решили, что нам следует не только доказать, что мы невиновны в государственной измене, но и продемонстрировать, что это политический процесс, в ходе которого правительство преследовало нас за действия, которые были морально оправданны.

Однако драматизм изложения аргументов во вступительной речи сторон в дальнейшем сменился скукой судебных заседаний. Первый месяц судебного разбирательства был заполнен представлением доказательств со стороны гособвинения. Были продемонстрированы одна за другой все бумаги, брошюры, документы, книги, блокноты, письма, журналы и вырезки, которые полиция конфисковала за последние три года своих рейдов. Поскольку все эти вещдоки были пронумерованы, их можно было сосчитать: всего их накопилось двенадцать тысяч. Предъявленные гособвинением материалы варьировались от Всеобщей декларации прав человека Организации Объединенных Наций до кулинарной книги на русском языке. Были представлены даже две таблички, изъятые полицией с Народного конгресса: «Мясной суп» и «Вегетарианский суп».

В ходе предварительного судебного заседания, которое должно было продлиться несколько месяцев, мы изо дня в день слушали, как чернокожие детективы и детективы-африканеры зачитывали те записи, которые они сделали на заседаниях Африканского национального конгресса, или стенограммы выступлений на них. Эти отчеты сплошь и рядом искажали источники и были либо бессмыслицей, либо совершенной ложью. Вернон Берранже позже смог продемонстрировать в своем искусном перекрестном допросе, что многие чернокожие детективы, не зная английского языка, не могли понимать выступлений на нем.

Чтобы подтвердить поразительное по своей сути утверждение о том, что мы намеревались сместить существующее правительство и заменить его властью советского образца, государственное обвинение опиралось, в частности, на свидетельства профессора Эндрю Мюррея, заведующего кафедрой политологии Кейптаунского университета. Мюррей охарактеризовал многие изъятые у нас документы, включая Хартию свободы, как коммунистические.