Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

На четвертый день нас отпустили под залог. Система залогов явилась очередным примером дискриминации при апартеиде: для белых залог составил 250 фунтов стерлингов, для индийцев – 100 фунтов стерлингов, для африканцев и цветных – 25 фунтов стерлингов. Даже государственная измена оценивалась по-разному применительно к разным расовым группам. Наши сторонники из разных слоев общества выступили с предложениями внести залог за каждого из обвиняемых. Этот жест поддержки позже был положен в основу Фонда защиты обвиняемых по делу о государственной измене, созданного епископом Амброзом Ривзом, Аланом Патоном и Алексом Хепплом. Этим фондом во время судебного разбирательства умело руководила Мэри Бенсон, а затем Фреда Левсон. Нас отпустили при условии, что раз в неделю мы обязуемся сообщать в полицию о себе. Нам также запретили посещать общественные собрания. Суд должен был возобновиться в начале января.

На следующий день я был в своем офисе рано утром. Мы с Оливером Тамбо оба оказались в тюрьме, и за время нашего отсутствия дел в нашей юридической компании заметно прибавилось. В то утро, когда я пытался возобновить работу, меня навестил мой старый друг Джабаву, профессиональный переводчик, которого я не видел уже несколько месяцев. В ожидании ареста я намеренно сбросил свой вес, поскольку в тюрьме надо быть худым и способным довольствоваться малым. Кроме того, в тюрьме я продолжал свои физические занятия и оставался подтянутым. Однако Джабаву посмотрел на меня весьма подозрительно. «Мадиба, – поинтересовался он, – почему ты выглядишь таким худым?» В африканской культуре с богатством и благополучием чаще всего ассоциируется дородность. Подумав немного, Джабаву все понял и возмутился:

– Приятель, ты боялся тюрьмы, вот в чем дело! Но ты же опозорил нас, нас, народ коса!

24

Еще до суда мой брак с Эвелин стал распадаться. В 1953 году Эвелин решила обновить свой четырехлетний сертификат по общему уходу за больными. Она записалась на курсы по акушерскому делу в больнице короля Эдуарда VII в Дурбане, посещение которых предполагало, что ей предстоит находиться вдали от дома в течение нескольких месяцев. Это стало возможным потому, что с нами жили мои мать и сестра, которые присматривали за детьми. Во время ее пребывания в Дурбане я смог один раз навестить ее.

Сдав экзамены, Эвелин вернулась домой. Она снова была беременна и позже в том же году родила дочь Маказиве. Мы назвали ее в честь той, которую потеряли шесть лет назад. В нашей культуре дать новому ребенку имя умершего считается способом почтить память предыдущего ребенка и сохранить мистическую привязанность к тому, кто ушел слишком рано.

На следующий год Эвелин увлеклась организацией «Общество Сторожевой башни», одной из структур движения «Свидетели Иеговы». Было ли это в то время как-то связано с ее неудовлетворенностью жизнью, я не знаю. «Свидетели Иеговы» считают Библию единственным правилом веры и убеждены в грядущем Армагеддоне между силами добра и силами зла. Эвелин начала рьяно распространять их издание «Сторожевая башня», а также пыталась обратить в свою веру и меня, призывая заменить мою приверженность освободительной борьбе приверженностью Богу. Хотя я и нашел некоторые аспекты учения «Общества Сторожевой башни» небезынтересными и занимательными, однако я не мог разделить ее преданности этой организации. В этом учении было что-то слишком навязчивое, оно меня отталкивало. Кроме того, как мне представлялось, ее новая вера учила пассивности и покорности перед лицом угнетения, чего я никак не мог принять.

Моя преданность АНК и освободительной борьбе была неустанной и безграничной. Это крайне беспокоило Эвелин. Она всегда была склонна считать, что политика – это развлечение для молодежи, что я когда-нибудь вернусь в Транскей и стану практиковать там в качестве юриста. Даже когда эти перспективы стали весьма расплывчатыми, она не могла смириться с тем, что Йоханнесбург будет нашим домом и мы уже больше не вернемся в Умтату. Она верила, что стоит мне только вернуться в Транскей, в лоно своей семьи, и стать советником Сабаты, я тут же заброшу политику. Она всячески поощряла усилия Даливонги, стремившегося убедить меня вернуться в Умтату. У нас было много споров по этому поводу, и я терпеливо объяснял ей, что политика для меня – это не развлечение, не хобби, а дело всей жизни, неотъемлемая и главная часть моего существа. Она не могла смириться с этим. Мужчина и женщина, которые придерживаются таких разных взглядов на свою роль в жизни, не могут оставаться близкими друг другу.

Я пытался убедить ее в необходимости освободительной борьбы, в то время как она пыталась убедить меня в ценности религиозной веры. Когда я говорил ей, что служу нации, она отвечала, что служение Богу выше служения нации. Мы не находили общих точек соприкосновения, и я начинал убеждаться в том, что наш брак постепенно рушится.