Долгая дорога в дюнах-II

— Слетел я, братцы, с должности, — вздохнул Калнынь. — Хорошо, если в партии оставят. Комиссия уже работает.

Друзья озадаченно переглянулись.

— За что же такая немилость? — удивленно спросил Хенька. — За Артура?

— За все сразу, по совокупности.

— Интересно девки пляшут, по четыре сразу в ряд, — прищурившись, Марцис разглядывал Калныня. — Значит, ты за них из кожи лез, а они тебя под зад?

— Из квартиры-то не попрут? — уже другим тоном спросил Хенька.

— Хрен их знает, — разозлился Калнынь. — Разве в этом дело? Ну ладно, если морду бить раздумали, пошли, хоть посидим. Не частые вы гости.

Со сладким бульканьем наполнились водкой три больших хрустальных стакана на кухонном столе, и были они немедленно опрокинуты в три луженые глотки.

— А вообще, — Марцис смачно хрустел огурцом, — так тебе и надо. Сам в собственный капкан угодил. Неужто не снятся тебе земляки, которых ты эшелонами в Сибирь отправлял? Ну хорошо, в сороковом ты только что из тюрьмы выскочил, злым был, по дури кинулся одних раскулачивать, других в колхозы тащить, третьих в агенты империализма записывать. Дров, конечно, наломал изрядно, однако власть имел небольшую. На подхвате был. Но потом-то, потом?! Когда немцев прогнали и ты уже при чинах, в органах состоял. Неужто не жалел всех этих баб, ребятишек? Да и мужиков тоже, самых что ни на есть работящих латышей с родной земли сживал. Неужто вправду верил, что они пособники Гитлера? Злостные враги трудового народа? А если не верил, как же мог позволить этим, из Москвы, разорять твою землю, издеваться над народом? Сволочь ты!

Марцис так крепко саданул кулачищем по столу, что расплескалась водка из наполненных по второму кругу стаканов.

Калнынь долил их до верха, аккуратно вытер стол.

— Ты давай закусывай, — посоветовал он, — чтобы память лучше работала. А то уж, наверное, забыл, как рыдал, когда Отец народов помер? Как на демонстрациях с портретом вышагивал? Как, выбившись в бригадиры, на собраниях пламенно агитировал? Про единую семью народов на вечные времена. А теперь, когда вышибли, диссидента из себя корчишь?

— Прав он, Марцис, — угрюмо подтвердил Хенька. — Все мы сволочи. А я в газете, думаешь, не кривил душой. Кривил — из номера в номер, изо дня в день. Какой только чуши не писал — про трудовые подвиги, почины, соревнования. Про счастливую, процветающую Латвию! Нет давным-давно никакой Латвии. Есть кусок загаженной земли. Переименуй его завтра по просьбе трудящихся в какой-нибудь Краснобалт или Брежневск, через пяток лет никто и не вспомнит, что здесь Латвия когда-то была. Нету Латвии — есть один буржуазный национализм.

— Когда мы в это дерьмо влезли? — Марциса потянуло в философию. — Ведь поначалу верили в эти сладкие слова — всеобщее благосостояние, светлое будущее… Знаешь, Андрис, я думаю, какая-то большая сволочь придумала этот опиум для народа. Думаю, что твои коммунисты для того и дают этот опиум народу в лошадиных дозах, чтобы ловчее на его горбу кататься.

— Если бы я поверил, что это так… что во всем виновата партия, — угрюмо проговорил Калнынь, — то пустил бы себе пулю в лоб.

— И опять был бы сволочь! — Марцис снова трахнул по столу кулаком. — Нет уж, товарищ идейный руководитель, затащил всех нас в дерьмо — теперь думай, как из него вылезать…

В просторных апартаментах фешенебельного парижского отеля, снятого Лосбергом на время приезда Минка и других видных представителей советской стороны, был устроен прием. Он проходил, как говорится, в оживленной, дружественной обстановке и имел целью установление деловых контактов.

Здесь были русский посол, сановитые члены приехавшей комиссии, генералы различных ведомств, ученые. Не обошлось, разумеется, без Марлена Викторовича. Лосберг и Главный конструктор устроились в уютном уголке гостиной. Сидя на низком диванчике, потягивали коктейль, перебрасывались время от времени репликами и обменивались улыбками с подходившими к ним гостями, что ничуть не мешало их весьма дружественной, почти задушевной беседе.

— Мне искренне жаль, что погибла ваша машина, — говорил Лосберг. — Это был вертолет высочайшего класса. Я восхищен его летными качествами.

— Благодарю, — Минк говорил по-немецки. — К сожалению, предстоит довольно неприятная процедура расследования причин катастрофы…

К ним подошел посол с бокалом в руке.

— Прошу прощения. Господин Лосберг, Игорь Евгеньевич, как идет процесс сближения двух разных политических систем? Не требуется ли переводчик?

— Ни в коем случае, решительно запротестовал Минк. — Две системы прекрасно понимают одна другую.

— Господин Минк говорит по-немецки, как истый берлинец, — польстил Лосберг.

Посол тактично удалился, не желая мешать беседе.

— Но мне кажется, расследование не может таить для вас неприятных сюрпризов, — Лосберг пожал плечами. — Машина действовала безупречно. Ни один другой вертолет авиасалона не выдержал бы и половины того, что досталось ему.