Долгая ночь (СИ)

Я попыталась, но не смогла. Я стала тяжёлая и непослушная, а мёртвые пустые глаза гипнотизировали и приковывали к себе.

Арден закрыл ящик, и я вдруг заметила, что верхняя крышка поцарапана рогами, как будто голова ещё пыталась биться. Он взял меня за плечи, — я увидела это, но не почувствовала.

— Это просто животное, — сказал он твёрдо. — Просто животное. Оно никогда не было человеком. Только бегало и мемекало. Слышишь меня?

Я хотела что-то сказать, но смогла только кивнуть. Я смотрела на него, на знакомое лицо с прямым носом, на рыжую косу, но не могла их видеть, как будто между глазами и мозгом порвалась какая-то связь.

Тело скручивала тошнота.

— Пойдём отсюда.

Он поднял меня на ноги; всё вокруг кружилось, искажалось, а пол ходил, как несущаяся в горном потоке льдина. Ящик притягивал взгляд, как камень сходной с моей сингонии.

Я бросила на него последний отчаянный взгляд — и бросилась к туалету.

xli

Меня рвало полупрожёванной овсяной кашей, потом — мутной желтоватой жидкостью, потом — жалкими каплями чего-то ядрёного. От этого становилось легче, я кое-как фокусировалась на белом фаянсе, вдыхала, и запах рвоты скрючивал меня новыми и новыми спазмами.

Арден сунул мне под нос кружку с водой, и я выхлебала её несколькими большими глотками, а потом так же легко со всей этой водой рассталась.

Меня било дрожью, по щекам текли слёзы сами собой, ладони были мокрые от пота. Моя броня будто раскололась, слетела шелухой; а Арден сидел со мной, накрыв мне плечи каким-то шарфом, и говорил какую-то ерунду, что-то про смешные заявления и экватор в училище Сыска, на который принято съезжать по лестнице в ванне.

Сортирный кафель, запах блевотины, и я, вся такая прекрасная. На его месте я не стала бы больше предлагать себе отношений.

Вялая мысль мелькнула в голове — и пропала.

— Я в порядке, — прохрипела я, когда желудок отчаялся и угомонился.

Потянулась наверх, чуть не упала снова, дёрнула за ручку слива. И, вяло улыбнувшись, потянула Ардена из туалета вон.

Почистила зубы. Напилась воды, сжевала кусочек лимона. На кухне пахло остывающим завтраком, и от этого меня мутило; мы устроились в комнате, на ковре. Я прислонилась спиной к кровати, а Арден сел напротив, забавно скрестив ноги и подтянув к себе одно из лисьих одеял.

Мастер Дюме в коридоре делал что-то с ящиком, но я заставила себя не смотреть.

— Это просто животное, — повторил Арден, пытливо заглядывая мне в лицо.

— Я знаю.

Я, конечно же, и правда знала.

После смерти двоедушник всегда возвращается в человеческую форму. В школе нам рассказывали про чудовищные эксперименты, которые проводили, когда ещё не было Охоты: мышей заключали в крошечные металлические гробы, и в них же и убивали. И даже тогда они превращались в людей, а контейнеры находили то в брюшине, то во рту, то разрывающими мышцы ноги.

Из тех времён осталось много литературы, — и простые описания, и таблицы с душераздирающими цифрами, и красочный атлас с рисунками удивительной точности. Сейчас обо всех этих экспериментах говорят, конечно, с содроганием, как о геноциде и врачебном преступлении, но их итогами — пользуются. Даже в той книжке, в которой я читала про лиминал, что-то об этом было.

Конечно, это было просто животное. Просто какая-то коза, которую убили на… охоте. Обычной охоте, с маленькой буквы.

— Он просто псих, — тихо сказала я. — Нормальный человек не стал бы такое делать. Он… натурально больной.

— Псих, — согласился Арден.

А потом, помолчав, спросил:

— Вы с ней были близки?

Я вдруг как-то сразу поняла: это не потому, что ему действительно нужен ответ. Он спросил, чтобы я заговорила. Чтобы можно было ухватиться за что-то, чтобы слова зацепились за другие слова и сложились в цепочку, которая вытянет меня из пучины кататонии.

И я заставила себя сказать:

— На самом деле, не очень. Она меня старше… теперь кажется, что не так уж сильно, но для детей — большая разница. Мы не были друзья. Но она всегда была рядом, и я… я хотела быть на неё похожей. Наверное, однажды я вспомню про неё… плохое. Но ещё не сейчас.

Он усмехнулся.

— Да уж. Иногда очень сложно… разглядеть.

— Меня пугает, что он всё время всё знает. Как? Откуда? Зачем?.. Ласки, головы, артефакты, взрыв в кафе, Полуночь знает сколько поддельных имён, та бедная девочка — всё это так сложно. Как будто он какой-то преступный гений, и на него работает мафия. И они все кружат, как шакалы, и тени всё сгущаются. Как же так? Он же не киношный злодей, ему же лет было сколько, четырнадцать?..

— Пятнадцать. Не слишком много, да. Я не знаю, Кесс. Может быть, есть какой-то простой и смешной ответ. А может быть, это просто маленький кусочек какой-то большой истории.

По лицу было видно, что в «смешной ответ» он не слишком верит.

— У него могла бы быть нормальная жизнь. С Арой… столько всего могло бы быть иначе. Зачем это всё?

— Без понятия. Но всё образуется, ты знаешь? Всё как-нибудь решится. Так всегда бывает.

Я моргнула, а потом спросила подозрительно:

— Это что, протокол работы со свидетелем, одеяло и всякие глупости?