Долгая ночь (СИ)

Я должен был быть умнее. Взрослее. Лучше, в конце концов. Думать башкой, а не… не. А я был так рад. И это превратилось в такой кошмар.

Я почти убил тебя. Как та косатка, её судили потом, и кончилось всё плохо. Я разрушил твою жизнь. Это всё сделал я. Меня тоже нужно судить.

У нас же принято думать: вот тебе пара, и ты с ней будешь приторно счастлив, как в зефирном королевстве, на мармеладном острове среди карамельных рек. И все почему-то пытаются делать вид, что это и правда так работает. Посмотреть вокруг — так общая дорога делает двоедушников такими благостными, что хоть сейчас их всех проверяй на наркоту.

Может, так и было когда-то. Что ррраз — и вы счастливы вместе, и будете счастливы вместе всегда. Но честно говоря, живьём я такого не видел.

Моя мама любила другого. Долго. Он всё ради неё бросил, принёс ей больших кровных клятв, а она избегала всяких сборищ и пыталась никогда не встретить пару. Но всё равно встретила. И осталась с парой, и они делают вид, что у них прекрасная семья, что вот это и есть настоящая, истинная любовь, а всё другое — фальшивое. На людях у них даже получается. Но я-то вижу, что на деле…

Такого много вокруг. И всякого другого тоже.

Я мечтал тебя встретить. Думал, что все эти несчастные люди — что это исключения, что им не повезло. Но это же не про меня, нет. Это не может быть про меня. У нас будет иначе. У нас будет правильно.

И вот она ты, здесь. Хвала Полуночи — живая. Не кажешься мне. Умная, смешная, нежная. Мне всё чудится, что ты всё-таки пахнешь. Но это, наверное, просто глюк.

Думаешь, я говорю тебе из квартиры не выходить, потому что вредный очень? Или потому что Сыск и правда чего-то думает про твои документы? Херня. Просто здесь мастер Дюме, и если что-то случится…

Что случится? Не знаю. Что угодно может случиться. Я никогда не думал, что такое может быть со мной. Сколько ещё вещей, о которых я не подумал?

Я бы так хотел всё исправить. Сделать что-то такое, большое, героическое, чтобы мы смогли быть счастливыми. Или чтобы… чтобы хотя бы ты могла быть счастливой. А я… я, наверное, не заслужил.

Я, наверное, должен и дальше… всё это… наверное, это цена.

Не надо меня жалеть. Не делай такое лицо. Я это говорю, но честно говоря… я не знаю даже, насколько всерьёз. Может быть, это я хочу хорошо выглядеть в твоих глазах. Может быть, это я хочу тебе казаться лучше, чем я есть. Что я, мол, готов на жертвы. Я не знаю, на что я готов. Ну да какая разница, всё равно всех этих обменов, всех этих цен — никто не предлагает.

Представь, как было бы хорошо. Такой вроде бы базар, продавец с тупыми усиками, весы синие с гирьками. Приходишь и говоришь: хочу, чтобы она меня любила. А он жуёт свои усы, сверяется с прейскурантом и говорит: с вас букет цветов, четыре листа извинений и шесть лет кошмаров. Вы ударяете по рукам, и всё, и всё понятно. Здорово, да?

Или чтобы к дорогам, выстланным Полуночью, прилагался компас. И карта. И чтобы с ними ничего, ничего нельзя было сделать… хотя нет, так было бы ещё хуже.

Мне так хочется, чтобы было легко. Чтобы вот сейчас — щёлк! — и всё сразу стало, как нужно. Но так же не будет, да? Так никогда теперь не будет. Потому что я всё испортил, и это нельзя отменить. Нельзя забыть или сделать вид, что не было. Тебя поломало, меня искорёжило, и та дорога, которая могла бы у нас быть, — она давно растаяла и не сбылась.

Её не будет больше. Никогда больше не будет.

И осталось узнать только…

Ты сможешь простить меня? Когда-нибудь. Хотя бы когда-нибудь?

Он не плакал. Только кривил губы, как будто пытался улыбнуться, но не мог. Если бы он плакал, было бы совсем ужасно.

Я облизнула пересохшие губы. Надо что-то сказать, но у меня так сжалось горло, что шее больно, и всему внутри — тоже больно.

У него лихорадочно горели глаза. Я посмотрела в них — и сказала совсем не то, что хотела:

— А ты?..

xliii

Это очень просто — сказать, будто вот он ты, один, тот самый, что испоганил мне всю жизнь. Я знаю, о чём говорю; это моя любимая сказка, в которой так приятно чувствовать себя человеком.

Мне было очень больно. Мне было ужасно, ужасно, ужасно страшно. Я всего вокруг боюсь; мир огромный, непонятный, в чём-то удивительный, и ему всё равно. Есть тысяча вещей, которые могут случиться, и ещё тысяча способов, как это может тебе навредить, и тысяча тысяч способов быть несчастной. Любая мелочь может стать роковой; любой день может стать последним, и это не мотивирует, нет — это парализует, замораживает, и всё, что ты можешь — это смотреть.

Чтобы иметь что-то — чтобы смочь что-то — чтобы чего-то добиться, нужно кем-то быть. Одним из тех великолепных людей, чьи истории попали на страницу Большой Сотни. Как тот ворон, которого обвиняли в поклонении Тьме, когда он изобрёл паровой двигатель, а он всё равно стоял на своём до конца. Как та лисица, которая вывозила крысят из резервации.

Я хотела бы быть такой. Если бы я была такой, я смогла бы сейчас сказать: это всё твоя вина.