Долгая нота (От Острова и к Острову)

— Хорошо, что не соврал, всю правду рассказал. Умолчал только, что за тебя Чеберяк вписывается. Ну да ладно. Чеберяка на северах знают. Он, хоть и мент, но мужик правильный. Значит так. Их на разные зоны отправили. Того, что в Инту, достать можно. Уже малява в пути. Поступок его по нашим законам сучий. Потому быть ему петухом на зоне все его пятнадцать лет, если доживёт. А второго под Ленинград закатали, в «красную зону». Ничего сделать нельзя. Лучше и не пытаться.

Сказав это, мужик встал и направился к выходу.

— Погодите! — подскочил Лёнчик, — а как же? Почему ничего нельзя?

Авторитет остановился в коридоре, обернулся, улыбнулся одними губами.

— Можно сделать, но я этим заниматься не буду. Не по закону. Если хочешь, поезжай и сам с кумом толкуй. Дашь денег, тебе яйца этой суки принесут в целлофановом пакете. Но это уже твоё дело. И вот ещё, — он задумался, — ты, как я посмотрю, мужик нормальный, да и не при делах. Мой тебе совет — не наделай глупостей. Живи.

Лёнчик проводил посетителя до дверей и открыл замок.

— Забыл совсем, — спохватился он, — я вам что-нибудь должен?

Мужик остановился и впервые взглянул прямо в глаза. И Лёнчик словно поскользнулся на этом взгляде, настолько он оказался прозрачный и пустой.

— Дурак ты, — сказал мужик и вышел.

Лёнчик запер дверь, вернулся на кухню и только тут понял, что он действительно мстит. И от этой мысли его затошнило.

Идея переехать в Ленинград зрела у Лёнчика давно. После общения с авторитетом он наконец засобирался. Получил через знакомых в горисполкоме разрешение на обмен и быстро поменял свою двушку на однокомнатную с доплатой. Снял с книжки накопленные деньги, продал радиолу и телевизор. Всё вместе получилось около девяти тысяч рублей. «Должно хватить», — подумал он. Твёрдо решив дойти до конца, он намеревался дать денег куму на той самой ленинградской зоне. Дать денег, чтобы с тем, последним мерзавцем что-нибудь произошло. Пусть несчастный случай на лесопилке, пусть «при попытке к бегству». Но жить эта гнида не должна.

Перед отъездом Лёнчик заехал к матери и провёл у неё целое воскресенье, слушая обычные её рассказы о том, какой он был хороший мальчик, когда был маленьким. Против Ленинграда мать не возражала, тем более что он соврал ей, дескать, знакомые обещают устроить в пароходство. А Ленинград матери всегда нравился.

Он оказался на Финляндском вокзале в начале марта. Ещё лежал снег. От сырого морозного воздуха отваливался нос. Лёнчика встречал всё тот же однокашник, в квартире которого они останавливались с Васькой. Однокашник приехал к поезду на подержанном четыреста третьем «москвиче» серого цвета. Они сквозили через вечерний город, и Лёнчик радостно узнавал знакомые с юности места. Литейный с мигающими светофорами, Владимирский, Боровую, Витебский. Дальше он уже никогда не забирался. Они ехали вдоль каких-то гаражей, промышленных корпусов и Лёнчик просто следил за стрелкой тахометра.

Приятель выделил Лёнчику целую комнату, в которой раньше жила мать. Предоставил в распоряжение шкаф с книгами, продемонстрировал холодильник, после чего, извинившись, уехал на свидание. Лёнчик сидел на кухне и не мог поверить, что приехал в Ленинград навсегда. Приехал сюда жить. Вот так просто. Взял и приехал жить. Впрочем, для начала у него оставалось дело. Дело, к которому он не знал как и подступиться. Приехать в ИТУ номер такой-то, вызвать начальника и сходу сказать ему, что, мол, так и так? Нет, это исключено. Его отправят в сумасшедший дом имени Скворцова-Степанова. И будут правы. Но как?

Назавтра Лёнчик поведал другу, что имеет некое очень деликатное дело к начальнику исправительного учреждения под Ленинградом. Учреждение находится в пятнадцати километрах от города Ломоносова.

— Всё бы хорошо, но к нему же не подступиться, — Лёнчик отхлёбывал горький чай из чашки и тёр подбородок.

Оказалось, что проблема решаема. Брат приятеля работал директором кафе в Ломоносове и знал всех серьёзных людей в округе. Приятель позвонил и вкратце изложил суть проблемы. Вечером раздался звонок. Лёнчику назначили встречу в ресторане «Баку».

— Ну и вкус у этого вертухая, — поморщился приятель, — но слушай. Ты его там встретишь, а узнаешь по тому, что на столе у него будет лежать…

— Журнал «Огонёк», — съязвил Лёнчик.

— Будешь смеяться, но это так.

Кум оказался дородным мужчиной лет пятидесяти. Он указал Лёнчику на стул напротив себя, подозвал официанта.

— Значит так. Посольской пятьсот. Заливное, биточки, ну и, там, грибочки-огурчики.

После этого он закурил, пустил дым вверх и уставился на Лёнчика. В отличие от авторитета смотрел прямо в глаза изучающее, ждуще.

— Что хотим, юноша?

Лёнчик достал из внутреннего кармана пиджака свёрнутый вчетверо листочек с именем и фамилией и передал куму. Тот развернул, прочёл, свернул обратно и бросил листок на стол.

— И что?

— Он на вашей зоне.

— Я что, их всех по именам знать должен? Что надо? Хочешь, чтобы к тебе на свиданку отпустил? Пидор, что ли?

— Хочу, чтобы его не стало.

Кум затянулся, затушил окурок в пепельнице и наклонился к Лёнчику.