Долгая зима

— Кто-нибудь еще про это знает?

— Насколько мне известно, никто, — отвечал папа.

— Послушайте, — сказал Рой. — Мы не знали, что у вас закончилась пшеница. Она принадлежит не мне, а Альманзо, но он не стал бы ее жалеть, видя, что кто-то умирал с голоду.

— Это семенная пшеница, — пояснил Альманзо. — И к тому же отборная. И никто не знает, привезут сюда зерно к весеннему севу или нет. Конечно, я не хочу смотреть, как люди голодают, но ведь можно съездить за пшеницей, которую вырастил тот поселенец, что живет к югу от города.

— К юго-востоку, как я слышал, — уточнил папа. — Я и сам подумывал о том, чтобы туда съездить, но...

— Вам нельзя ехать, — вмешался Рой. — Кто будет заботиться о вашей семье, если вас застигнет буря или... или вы задержитесь, или с вами еще что-нибудь случится?

— Но это не значит, что я не должен заплатить вам за эту пшеницу, — напомнил папа.

— Стоит ли соседям считаться из-за какого-то ведра пшеницы? — отмахнулся Альманзо. — Пожалуйста, берите её, мистер Инглз. А теперь садитесь и отведайте наших оладий, пока они еще не совсем остыли.

Однако папа настаивал. Наконец Альманзо сказал, что четверти доллара будет достаточно. Папа отдал ему деньги, после чего сел за стол и положил себе на тарелку несколько горячих, пропитанных сиропом оладий. Рой подцепил со сковородки поджаристый ломоть ветчины, положил его на папину тарелку, а Альманзо налил ему чашку кофе.

— Вы, ребята, и впрямь как сыр в масле катаетесь, — заметил папа.

Оладьи Альманзо были совсем не такие, как обыкновенные гречневые оладьи. Приготовленные по материнскому рецепту, он были легки, как пух, и насквозь пропитаны растопленным коричневым сахаром. А ветчину, приправленную сахаром, оказывается, коптили в дыму гикори на ферме Уайлдеров, в Миннесоте.

— Я уж и не припомню, когда мне доводилось так вкусно поесть, — закончил он. — Спасибо.

Они поговорили о погоде, об охоте и политике, о железной дороге и о сельском хозяйстве, а когда папа собрался домой, братья пригласили его заходить почаще. В шашки они не играли и потому не проводили время в лавках. Да и в доме у них было теплее.

— Теперь вы знаете дорогу, мистер Инглз. Приходите ещё, — гостеприимно заметил Рой. — Мы всегда будем рады вас видеть. Мы с Манзо уже надоели друг другу. Заходите в любое время, ремешок от задвижки у нас всегда висит снаружи!

— С удовольствием! — Папа хотел ещё что-то добавить, но остановился и прислушался.

Альманзо вышел вместе с ним на пронизывающий ветер. Над головой мерцали звезды, но с северо-запада на них быстро наступала густая темная туча.

— Опять начинается! — воскликнул папа. — Теперь долго никто по гостям ходить не станет. Двинусь-ка я поскорее к дому.

Когда он открывал дверь дома, в стену хлестнул порыв бури, поэтому никто не услышал, как он вошёл. Все спокойно сидели в темноте возле печки, только Лору начала бить дрожь. Услышав, как снова заревел ветер, она с тревогой подумала о папе.

— Я принес немного пшеницы, Каролина, — сказал папа, внезапно появляясь и ставя возле неё ведро.

Мама опустила руку и пощупала зерна.

— Ах, Чарльз, Чарльз! Я знала, что ты о нас позаботишься, но откуда ты её взял? Я думала, что в городе пшеницы больше не осталось.

— Я не знал наверняка, есть ли она, иначе бы тебе сказал. Я не хотел, чтобы ты на что-то надеялась, а потом разочаровалась в своих ожиданиях, — объяснил папа. — Я обещал никому не говорить, откуда взялась эта пшеница. Но ты не беспокойся, Каролина. Там есть ещё.

— Пойдемте, Кэрри и Грейс, я уложу вас в постель, — приободрившись, велела мама.

Вернувшись в кухню, она зажгла пуговичную лампу и наполнила зерном кофейную мельницу. Скрежет мельницы проводил Лору и Мэри по лестнице на холодный чердак. Он слышался до тех пор, пока его не заглушил вой снежной бури.

Это ещё не настоящий голод

— Просто удивительно, что картофелин как раз хватило на всех, — порадовался папа.

Все медленно доедали последние картофелины вместе с кожурой. Пурга с ревом билась о стены дома. В окно едва пробивался бледный сумеречный свет, а печка с трудом разгоняла стужу.

— Я не хочу есть, папа. Правда, не хочу. — Лора отодвинула тарелку. — Доешь мою картофелину.

— Ты должна сама ее съесть, Лора, — мягко, но настойчиво сказал папа.

Лора давилась картошкой, которая остыла на холодной тарелке. Она отломила кусочек хлеба от своего ломтика, а остаток отложила в сторону. Только сладкий чай был по-настоящему вкусным. Лора вся закоченела и сидела, словно в полусне.

Папа снова надел шубу и шапку и пошел в пристройку скручивать жгуты.

— Девочки! Я постелю постели, а вы помойте посуду, оботрите печку, подметите и садитесь за уроки, — встрепенулась мама. — Когда вы всё выучите, я послушаю, как вы читаете, а на ужин я приготовила вам сюрприз!

Девочки отрешенно молчали, и только Лора пробормотала:

— Да, мама. Это будет чудесно.

Она вымыла посуду, подмела кухню, надела своё старое залатанное пальто и пошла в пристройку помогать папе. Всё казалось каким-то ненастоящим — всё, кроме бесконечной бури.

Вечером Лора начала читать наизусть стихи: