Долги наши

Матвей оглянулся на бегу — что за чертовщина! — парнишка бежал следом за ним. Вместо того чтобы броситься в противоположную сторону и тем спутать, затруднить преследование, он бежал вслед за Матвеем.

— Сволочь! — закричал ему Матвей. — Куда бежишь!..

Здесь не было света газовых фонарей, не было костров, но, к несчастью, все вокруг было ярко освещено вышедшей из-за тучи луной.

Матвей бежал изо всех сил, размахивая руками, задыхаясь. Как на грех, он попал в прямую аллею, сжатую с обеих сторон звериными вольерами. Волки и медведи молча провожали глазами эти странные фигуры бегущих людей, возникших тут среди ночи.

Свистки переливались сзади и где-то сбоку. Показались преследователи — одни жандармы тяжело бежали прямо за беглецами, другие забирали в обход вправо.

Уловив это, Матвей юркнул налево в узкий проход.

Здесь нужно было перебраться через невысокий забор. Матвей легко перебросил тело через него и понял, что спасен — за забором начиналась роща, до нее оставалось всего шагов двадцать. За спиной вдруг раздался стон, и, оглянувшись, Матвей увидел, что парнишка тоже попытался переброситься через забор, но упал и сейчас с трудом поднимался на ноги.

— Зачем за мной бежишь! — крикнул с отчаянием Матвей и увидел, что парень чуть не упал снова, пытаясь встать. Он не то сломал ногу, не то вывихнул ее.

Свистки раздавались вес ближе и ближе.

Одно только мгновение Матвей колебался, но затем бросился назад, подхватил парнишку и кинулся с ним к роще.

Было слишком поздно. Жандармы налетели на них сразу сзади и сбоку, повалили, скрутили руки… ожесточенно били сапогами…

У ворот Трехгорки стояли женщины. Сотни женщин, у которых забрали мужей, сыновей, отцов… В тишине слышалось только потрескивание костров, разожженных городовыми, да прорывался иной раз плач. По временам появлялась новая партия арестованных. Жандармы разгоняли толпу и открывали ворота.

За воротами стояла цепь солдат. Они расступались, пропускали колонну арестованных и смыкались. Жандармы снова закрывали ворота.

Вера стояла среди женщин. Как и у всех других, ее плечи и голова были покрыты толстым слоем снега.

В руке зажат вытянутый из-под одежды крестик на натянувшейся посеребренной цепочке.

Едва шевеля губами, Вера шептала:

— Спаси… спаси его… спаси… спаси, спаси… слышишь, спаси его, господи…

А лица вокруг… жестокая картина боли, любви, ужаса, горя.

Рядом с Верой стояла маленькая сгорбленная старушечка с лубяной кошелкой в руке.

— Хоть бы отдали ему кошелочку-то… тут яичек две штуки, да лука головка, да хлебушко… Он бы, Витенька, хоть яичко облупил… О, господи, господи, пресвятой боже наш…

Из проходной появился околоточный надзиратель и закричал:

— Эт-та что тут за митинг? А ну, вон отсюда все бабы, как одна…

Старушечка оказалась ближе всех к околоточному.

— Батюшка, отец родной… сыночек тут мой… Витюшка Семенов… отдай ему, батюшка… тут яичек две штучки, да хлебушко…

Околоточный хмуро оттолкнул ее руку.

— Никаких передач. — И, криво усмехнувшись, добавил: — Скоро их всех накормят.

Из проходной вышел офицер и строго сказал околоточному:

— Почему они до сих пор здесь?

И прошел дальше.

Сразу же, по сигналу околоточного, городовые стали оттеснять женщин от ворот фабрики.

На помощь им вышли солдаты и пустили в ход приклады.

— Верка, а Верка, — зашептала Вере на ухо толстая Глаша.

Она только что явилась откуда-то с задворков фабрики и была вся в снегу — видимо, проползала где-то под забором.

— Твой-то, Матвей… — шептала она, — он с самыми опасными…

Вера слушала вся напружинившись, схватив Глашу за руку.

— Кто сказал? Откуда узнала?..

— Не сомневайся. В подвале они их держат. Вон в те окошки, верно, и видать их…

Глаша указала на зарешеченные окна, выходившие верхней полоской на улицу, на тротуар. Вера бросилась туда, перебежала улицу, упала на землю, схватилась за решетку, прильнула к мутному стеклу. Ничего, ровно ничего нельзя было разглядеть за ним. Сильный удар плеткой заставил Веру оторваться от окна. Жандарм продолжал бить ее, пинал ногой.

— Вон пошла, сука! Вон!

Переулок был пуст.

— Идет… — оглянувшись назад, шепнул рабочий, притаившийся у выхода из подъезда. Прямо от двери вниз в подвал вела крутая, темная лестница. Еще двое ожидавших стояли в подъезде не шелохнувшись, вжавшись в стену.

Артур шел по улице без опаски, покручивая трость, посвистывая. Железная рука схватила его, когда он проходил мимо двери, и втащила внутрь. Все трое навалились на него. Артур судорожно вырывался и вдруг освободился, отчаянно крикнул:

— Караул!..

Ничем не ответила пустая улица.

Трое снова навалились. А когда поднялись — Артур уже не шевелился. Один из рабочих толкнул его ногой. Тело Артура полетело вниз, ударяясь о ступеньки лестницы.

К Трехгорке подкатили дрожки. Полицейский пристав, соскочив с них, прошел на фабрику. И почти сразу же после этого со двора отчетливо донеслась команда.

Высокий резкий офицерский голос крикнул:

— Выводи!..

Женщины, оттиснутые от фабрики, сломали строй солдат и всей толпой побежали к воротам. Новая команда заставила их замереть:

— Приготовились!..