Долги наши

Василий шел по дому, в котором остались только опустошенный сейф с раскрытой дверкой, рояль в гостиной да большое стенное зеркало.

Он трогал холодные радиаторы парового отопления.

Надежда, стоя в гостиной у рояля, прикасалась пальцами то к одной клавише, то к другой. Кажется, ей даже удавалось подобрать нечто похожее на первые такты какого-то вальса.

Силуэт Надежды был четко вырезан на фоне большого зеркального окна.

— Может быть, пойдешь домой, Надежда?.. Я бы тут один посторожил… замерзнешь…

На светлом фоне окна было видно, как Надя покачала головой и маятником качнулась ее тяжелая коса.

Василий зажег свечу, воткнул ее в пустую бутылку и поставил на подоконник.

При ее мигающем свете Надя рассматривала свое изображение в зеркале.

— Ты мои драгоценности видел? — спросила она, достав из кармана и показывая на ладошке две большие, «цыганские» серьги.

— Знаю я их, материнские… — ответил Василий, — ты в них еще девчонкой другой раз бегала.

Надежда вдела серьги в уши и, помотав головой так, чтобы они раскачивались, стала сама себе строить перед зеркалом рожицы.

— Не надо, — сказал Василий, — они вправду очень идут тебе… И как тебе хорошо в этой кожанке…

Он осторожно положил руку на плечо Надежды, но тут же отлетел в сторону.

— Что ты, что ты, ошалела… Я же так… по-хорошему…

— И я по-хорошему. — Надя сняла серьги. — Лучше бы ты в деревню подался, Королев. Мужики на фронте. Ты бы там первым женихом был… А если по-хорошему — пойми, Королев, женщину унижают все эти глупости…

— Надежда… клянусь тебе…

— Ты ведь не хочешь меня унижать?

— Ни за что на свете.

— Ну так вот, запомни. Мы с тобой товарищи, и все. Ясно? А теперь давай как-то устраиваться. Собачий холод в этом дворце…

Луна ярко освещала холодный белый дом на горе. Ветер свистел и раскачивал оголенные деревья в саду. Ветер гнал снег вдоль дорожек. Он выл в холодных печных трубах.

На полу в гостиной, укрывшись шинелью и кожанкой поверх нее, «валетом» лежали Надежда и Василий. Лунный свет образовал на паркете большие голубые прямоугольники.

Надежде было холодно, она хмурилась, стараясь сдержать озноб. Василий лежал, заложив руки под голову, широко открыв глаза.

— Ты не спишь, Надежда?

— Не сплю.

— Куда ты днем сегодня исчезала?

— На занятиях была. На курсы медсестер записалась. Краткосрочные.

— Но ведь тебя не отпустят с фабрики все равно.

— Чепуха. Вот только это задание выполню и в тот же день на фронт. Неужели ты меня так плохо знаешь, Королев?

— Эх, война, война, проклятая…

Наступила пауза.

— Королев, ты не спишь?

— Да нет, где там…

— А как ты думаешь, Королев, как все это будет… тогда, после войны… Неужели когда-нибудь все люди, все до одного будут довольными, счастливыми?.. Может это быть, по-твоему?

— Да, — твердо сказал Василий, — я верю, что так будет и очень в скором времени, совсем скоро.

— И все люди будут равны, все будут честными, — уже не спрашивая, а утверждая, говорила Надежда, — никто не будет командовать другим, никто не будет говорить неправду, не будет заискивать, лицемерить… Ведь это все от того только, что жизнь уродует людей… Совсем другая будет жизнь, и ради этого умереть не жалко… Королев, а чего бы ты больше всего хотел в жизни?

— Очень многого и для себя и для тебя…

— Королев, ты опять за свое…

— Нет, ты не поняла. Я говорю просто так, по-товарищески. Больше всего в жизни я хочу иметь волшебную палочку. Я бы тогда все смог: прекратить войну, накормить голодных…

— Ужас, Королев, какой же ты марксист? Это же сплошной идеализм, что ты мелешь?

— А знаешь, Надежда, что я видел в жизни самое, самое красивое?

— Опять какую-нибудь глупость сморозишь?

— Твои волосы…

— Королев! Я тебя предупреждаю последний раз…

И тут раздался оглушительный звон разбитого стекла.

Василий и Надя вскочили на ноги, стояли, прислушиваясь. Из соседнего помещения доносился шум.

Вытащив левой рукой из кармана прохоровский браунинг, Василий сунул его Надежде, достал наган из кобуры, стараясь ступать бесшумно, двинулся к белой, двустворчатой двери, которая вела из гостиной в соседнюю комнату.

Василий остановился возле нее, приложил ухо. Послышались приглушенные голоса, шаги. Ударом плеча Василий настежь распахнул дверь и закричал:

— Стой! Руки вверх!

В тот же миг какая-то фигура выпрыгнула в окно. Василий выстрелил, следом выстрелила Надя. Василий бросился к окну и чуть не упал, наткнувшись на другую, скорченную фигуру, — кто-то спрятался, пригнувшись у подоконника. Схваченная и вытащенная к лунному свету, эта вторая фигура оказалась грязным, оборванным беспризорником.

— Кто такой?..

— Пусти… клифт порвешь… ой… дяденька, задушишь.

— Говори, зачем лез? Кто такой?

— Бло… Блоха… звать Блоха… отпустите, дядечка, я все скажу…

Но как только Василий отпустил его, Блоха отскочил в темный угол комнаты и закричал оттуда:

— Хрен скажу!.. Ребенка душить… Плеваю на тебе…

— Надежда, заходи с той стороны…

Когда Василий и Надя приблизились к нему, Блоха пригнулся к полу и тенью проскочил у них под руками.

— Окно… не давай ему выскочить в окно.