Долги наши

Оттолкнув секретаршу, Надежда распахнула дверь, вошла и захлопнула ее за собой.

— Это что такое? Что вы делаете? — удивленно спросил начальник, видя, как Надежда повернула в дверном замке ключ, вынула его и сунула в карман своей кофты.

Снаружи барабанила в дверь секретарша и визжала: «Я не пускала ее! Михаил Михайлович, я ее не пускала!»

До появления Надежды начальник читал газету. Она и сейчас еще была у него в руках.

На начальнике был новый френч, галифе и мягкие сапоги.

Бритоголовый, что называется, «размордевший» человек был этот начальник. Очки казались чем-то чужеродным на его широкоскулом, грубом лице.

— Почему врываетесь? Что вам угодно? — сказал он, обращаясь к Надежде.

— Мне угодно, чтобы ты подписал ордер на дрова… Мне угодно… довольно меня мурыжить… две недели хожу…

— Извините, на каком основании вы мне тыкаете? Мы, кажется, вместе свиней не пасли.

В глазах Надежды мелькали искорки безумия. Она приближалась к столу начальника.

— …у меня дети… — говорила она, — без ордера не уйду… не уйду…

— Попрошу вас прежде всего оставить мой кабинет…

— «Мой», «мой», — бормотала Надежда, — я тебе покажу «мой»… окопались… враги… бюрократы проклятые…

Начальник пытался снять телефонную трубку, нажимал на разные звонки.

— Я вам принципиально ничего не дам, понимаете — принципиально… Стойте, стойте… Ты что, с ума сошла!

С криком «Засели, сволочи!» Надежда схватила со стола чернильницу и запустила ее в начальника.

Ее глаза блуждали, на губах выступила пена.

Она пошла прямо на застывшего в кресле, облитого чернилами начальника.

— Я тебе сейчас глаза выцарапаю… — шипела она.

И начальник машинальным движением снял с носа очки, но в следующее мгновение он вскочил с кресла, побежал от Надежды крича:

— Спасите! Сумасшедшая!

Надежда гналась за ним.

Они бежали по кабинету, опрокидывая мебель, срывая портьеры с окон. Надежда кричала: «Убью… засели… мерзавцы… дети… холодные»…

Начальник выказывал незаурядную прыть, увертываясь, прячась за стульями, подпрыгивая.

Он уже кричал не слова, а просто вопил одно только «а-а-а»… И вдруг Надежда остановилась. Остановилась и рухнула на пол.

В то же мгновение распахнулась под натиском сотрудников дверь. Они ворвались и стали, видя лежащее на полу тело.

Тяжелая, прекрасная коса разметалась на полу, как бы продолжая движение, как бы еще летя за Надеждой.

ТИФ

Иногда сухие цифры бывают трагичнее всяких слов. Сотни и сотни тысяч погибали от тифа. Ослабленный голодом, холодом, человеческий организм не мог сопротивляться… Страшные, черные цифры…

Больничные бараки, палаты, палаты… Вот кому-то закрыли лицо простыней, вот санитары с завязанными лицами — только глаза видны — несли трупы, складывали трупы на телеги. Вот упал врач в коридоре больницы, и его понесли в палату. Спала за столиком, положив голову на руки, измученная медицинская сестра; кричал в бреду и рвался из рук санитаров худой, как сама смерть, больной… Детские гробы стояли в ряд на снегу.

Забиты были трупами морги.

Братские могилы, бесконечные братские могилы засыпали мерзлой землей, над ними ставили беспомощные фанерные дощечки, выгружали трупы из вагонов, несли на носилках… Билась в истерике женщина над мертвецом. Стояли недвижимо осиротевшие дети.

Больничный коридор был так забит тифозными, что персоналу приходилось продвигаться между койками и топчанами зигзагом, переступать через людей, лежащих на тюфяках, брошенных прямо на пол.

В палатах было не лучше. Койки стояли впритык одна к другой. В проходах, у простенков — всюду лежали больные на полу, на худых соломенных тюфячках.

Окна были затянуты наледями. С одной из коек уносили умершую женщину. На соседней лежала Надежда.

Нужно было внимательно присмотреться, чтобы узнать ее. Наголо обрита голова, закрыты глубоко ввалившиеся глаза. Лихорадочный румянец на заострившихся скулах.

Надежда не видела ни как унесли ее соседку, ни как положили другую женщину на ее место.

— Довольно я навалялась по вашим коридорам — ворчливо говорила эта новая женщина санитарам. — Вам только дай человека уморить… хлебом не корми…

И, когда шатающиеся от усталости, с воспаленными бессонницей глазами санитары отошли, женщина стала бойко шарить взглядом по палате.

— Ох, и стянуло тебя, мать, — говорила она, обращаясь к старой женщине, что лежала у окна. — Я хоть тебя прежде не знала, а вижу — стянуло, одни кости остались… Да на ихнем питании разве поправишься?.. Нет, не жилец ты, мать, не жилец…

Надежда все так же лежала, закрыв глаза, мучительно сжав брови, перекатывая голову из стороны в сторону. По временам с ее губ срывался стон.

Вдруг она заговорила, да так ясно, ясно, как бы и не в бреду:

— …крысы… съедят нас, товарищи, смотрите, сколько…

Врач, обходя больных, остановился, покачал головой.

— Бредить… — покачала головой новая соседка Надежды, — нехорошо бредить… не жилец она… нет, не жилец…

А Надежда поджимала ноги, дрожа, натягивала одеяло к подбородку.

— …товарищ Ленин… смотрите, крысы, страшные… всюду, всюду… съедят нас.

Таисия Павловна, со сверточком в руке, стояла перед начальником госпиталя.