Долги наши

Софья звонко рассмеялась и, схватив на руки Зайчика, покрыла его поцелуями.

— Мы с Зайчиком оба русские…

Г о л о с  С о ф ь и. Знал бы папа, что это вовсе не шутка. Посмотрел бы он, как этот советский актер дарил мне Зайчика и как сказал: «Приезжайте к нам в Москву»… Знал бы папка, что я ни одного русского концерта не пропускаю…

Софья отпускает Зайчика, и он радостно бежит вперед, потом назад к хозяйке, вперед и назад…

«Буат де нюи» — ночной парижский кабачок.

Полутьма. Густые облака табачного дыма. Вместо столиков — бочки, вместо стульев — бочата.

Негры, китайцы, американцы, японцы, малайцы… Кажется, все нации, все расы здесь пьют, курят, кричат, пляшут в дикой тесноте.

Беснуется негритянский джаз, сверкает белками черная певица, извивается, блестит тугое тело.

В толпе танцующих Софья с Сергеем. Во рту у нее свистулька — то, что у нас называется «тещиным языком».

Время от времени Софья дует в свистульку, «язык» с треском разворачивается и снова свертывается.

Невесело веселится Софья.

Она возвращается на место. Здесь рядом с ней на таком же бочонке сидит ее Зайчик, в компании нескольких молодых людей.

— Ты мне что-то хочешь рассказать? — Софья наклоняется к собачке, и Зайчик облизывает ее ухо.

— …Ах вот что… они здесь меня обсуждали? Ну, и что же они болтали? Что у меня кривой нос и косые глаза? Ай-ай-ай! А ты им скажи, что они все скучные и мне с ними скучно…

— Познакомьтесь, — говорит Софье сосед, — еще один ваш поклонник.

Софья протягивает руку юноше.

— Курт Вебер. Студент из скучного Берлина к вашим услугам, — говорит он, — окажите мне честь…

— Не перевариваю немцев, — шепчет Соне сосед.

— Я устала, — отвечает она Курту Веберу.

К столику подходит высокий, элегантный негр. Он приглашает Соню танцевать, спрашивает разрешения у ее спутников.

— Я устала, устала… — повторяет Софья.

Ее сосед пренебрежительно машет рукой перед физиономией негра.

— И не суй сюда свою черную рожу…

— Послушайте, — побледнев, говорит Сергей, — вы не у себя в Америке…

Софья встает:

— Пойдемте!

Видимо, джазисты — приятели негра. Увидев его танцующим, они прерывают медленный танец и «дают» бешеную джазовую какофонию.

Сбившись в кучу, все пляшут какой-то дикарский танец, кричат, свистят, взвизгивают…

Темп все убыстряется, убыстряется. Джазисты обливаются потом. Топочут танцующие.

Музыка обрывается так же неожиданно, как началась.

Задыхаясь, Софья опускается на место.

— Фу… сердце… — И обращаясь к американцу: — Ну как, стерпели?

Американец вскакивает, хватает «за грудки» уходящего негра.

— …Мало тебе своих, черномазых?

— Пустите, пожалуйста… — негр пытается освободиться.

— Я бы ни за что не отпустила на вашем месте… — говорит Софья американцу.

— И не подумаю, На, получай, черномазый…

Американец размахивается, но негр успевает увернуться.

— Неужели, вы стерпите? — говорит Софья негру, и он бьет противника в челюсть.

Американец летит как снаряд, сшибая все, опрокидывая бочки и людей.

Мгновенно в драку включаются другие. Сергей защищает негра, и вот уже дерется весь кабачок.

Музыканты, побросав инструменты, прыгают в гущу дерущихся.

Отчаянно лает Зайчик.

Немецкий студент, с которым Софью только что познакомили, хватает ее за руку и увлекает к выходу.

В дверях Софья, смеясь, оглядывается: свалка в разгаре.

— Зайчик! Зайчик!

Собака выбегает, все еще лая на дерущихся.

С трудом выбирается из кабачка Сергей. Он помят, под глазом «фонарь».

— Ну, и дрянь же ты! — восхищенно говорит он смеющейся Софье. — Никогда бы не поверил…

Раннее утро. Русское кладбище.

Вокруг могилы, могилы, могилы. Надгробные надписи по-русски и по-французски.

Граф такой-то… Тайный советник такой-то… Генерал… Сиятельный князь… Надворный советник… Потомственный почетный гражданин… Контр-адмирал… Корнет…

И рядом имя каждого по-французски — месье такой-то, месье такой-то…

Могилы, могилы, могилы.

Софья сидит на скамье, отвернувшись, пряча лицо.

Потом вытирает глаза, придвигается к Сергею:

— Зачем?.. Почему?.. Скажи… Пустота. Глупость. Бессмыслица. Я легкомысленная, никчемная, ничтожная женщина, не способна даже любить. Ни на что не гожусь. Но, послушай, послушай — для чего-то же я родилась, не может же быть, чтобы все было просто так, просто так, понимаешь… без всякого смысла, Сережа?

Софья встает, идет по кладбищенской аллее, прикасаясь рукой то к памятнику, то к какой-нибудь ограде.

Скользит, скользит ее рука, то задерживаясь на миг, то пробегая по чугунной решетке.

— …И я сознаюсь еще… Ты не представляешь себе, как я боюсь смерти… Лежу ночью и холодею от ужаса, от сознания неизбежности… Счастье еще, что мы не знаем часа… А если б знать? Если точно знать… боюсь думать и не могу не думать об этом…

И вдруг — засмеялась:

— Смотри… боже, какие мы важные…

Аллейку переползает, неторопливо переваливаясь, большой рогатый жук.

— Слушай, это же папа! Видишь, как похож…

Они идут по аллеям кладбища. Софья, заложив руки за спину, и Сергей. Молчат. Останавливаются перед памятниками, читают надписи.

«В бозе почил»… «скончался»… «преставился»… «раб божий»… «раб божий»…