Долги наши

За здоровье нашей милой
Софьалександры дорогой…

Генерал обращается к сидящему рядом Сергею:

— Ну, молодой Рюрикович… что нового в ученом мире?

— Ученый мир трудится, Александр Иванович.

— Я думаю, ученые должны ценить, что в их среду пришел Рюрикович… Верно, профессор?

— Такой аспект не приходил мне в голову. Мы ценим месье Сержа просто как способного молодого ученого, — отвечает Баньоль.

Мистер Корн увлеченно и с полным пониманием разделывает вилкой рыбу, отправляя кусочки в рот и смакуя их, как истинный гурман.

Г о л о с  С о ф ь и. …Да, я помню… В этот день утром мистер Корн приглашал меня уехать в Голливуд и уверял, что сделает из меня звезду. Если б я не знала сама, что бездарна, как стул, может быть, и согласилась бы… Соблазн велик… но быть бездарным манекеном… Ляли за обедом не было, он явился позже… Отец примирился наконец с тем, что я осталась русской девицей, и даже пригласил своих русских друзей…

— Как это счастливо случилось, господа, — говорит камергер, — что день рождения Софьи Александровны совпал с годовщиной нашего славного союза освобождения родины и мы явились при полном параде… Вот только вы, граф, — обращается он к старичку в смокинге, — нынче в штатском, а я так люблю на вас смотреть, когда вы в мундире, при звездах и орденах, с лентой Андрея Первозванного через плечо.

— Виновен, каюсь. Призна́юсь по секрету: лента моя рассыпается от ветхости, а другой ведь не достать во всем мире. Не делают, не нужны никому ленты Андрея Первозванного… Так-то, не нужны-с…

Неловкая пауза.

— Интересно, что там теперь в Петербурге на углу Кронверского? Помню, если едешь по Каменноостровскому, то на углу стоит такая красивая полицейская будка…

— А мне, представьте, все молодые годы снятся — будто надеваю нашу парадную дворцовую форму, натягиваю мокрые лосины белой замши — прямо чувствую их на ногах…

— А как бы вы, уважаемый Алексей Дмитриевич, проехали бы от своего дома — от Кавалергардской до Государственного совета? Не забыли?..

— Господа, вы читали вчерашнюю речь Гитлера?

— О, боже! Опять политика! — говорит миссис Корн.

— Нам было бы интересно послушать господина министра, — обращаясь к Моро, говорит камергер.

— Только скромный помощник министра… — отвечает Моро. — Видите ли, странная война идет уже семь месяцев, не так ли? Немцы стоят вдоль границы, но на Францию не пойдут. Это исключено. Франция для всего мира — страна свободы. И потом — линия Мажино. К счастью, у нас есть линия Мажино!..

Движутся волнообразные линии — такими бывают телевизионные помехи.

Темнота. Шепот, голос Софьи:

— …Боже, дай мне силы не крикнуть, не застонать, не показать слабость… Боже мой, великий боже, помоги… помоги мне, боже… я заставлю свой мозг быть свободным, я снова буду думать о чем хочу… буду, буду, буду… что же было в тот день… тот день…

И снова мало-помалу выявляется какое-то пятно, превращаясь постепенно в ту же столовую Звенигородских. Хозяева и гости поднялись и переходят в гостиную.

Зайчик ни на шаг не отстает от Софьи.

— Мистер Джексон, — обращается Софья к секретарю Корна, идущему рядом, — почему вы сегодня ничего не рассказываете, вы ведь такой интересный собеседник? Присутствие шефа?

— Всегда вы меня обижаете…

— Джексон! — окликает его Корн. — Пойдите к цыганам, пусть пообедают, а потом еще споют.

— Да, сэр. Я передам, — Джексон уходит.

— Это было так мило с вашей стороны, — говорит Корну генерал, — пригласить цыган на Соничкино рождение.

— Цыгане, цыгане… — вздыхает граф (господин в смокинге.) — А кто помнит, господа, знаменитую нашу Варю?..

— «Ты ушла, и твои плечики скрылися в ночную мглу»… — пытается напеть надтреснутым басом важный сановник.

Лакей разносит кофе.

Джексон возвращается.

— Послушайте, — говорит ему Софья, — когда разговаривают с дамой, не убегают не извинившись, даже если свистнул хозяин.

— Вы хотите меня оскорбить?

— Я так же, как и вы, служу. И тоже секретарем…

— Я не секретарь. Я «иесмен». В Голливуде есть должность… Ничего, кроме «да». Любое распоряжение.

— И вы, знающий восемь языков, филолог, пресмыкаетесь перед этим ничтожеством, перед самовлюбленным дураком, которого сами презираете…

— Благодарю.

Изображение Джексона расплывается.

Г о л о с  С о ф ь и. Джексон, Джексон… Могла ли я тогда думать?..

Мы видим мистера Корна. Он попивает кофе, расположившись в кресле:

— Да, генерал, ваша дочь совершила большую ошибку, отказавшись от моего ангажемента. В ней есть то, что надо. Мы с ней сделали бы большой бизнес в Голливуде…

— Что делать, желания женщины — это такая тонкая сфера.

— Кто говорит о тонкой сфере? — вмешивается в разговор миссис Корн. — Вы имеете в виду психоанализ?

Далее мы видим как бы переброску — разрозненные портреты присутствующих: иногда совсем короткий план, иногда длинное рассуждение, иногда диалог. Смена даже и не строго логична, это как бы вспышки памяти.

— …Но ведь Гитлер сказал…

— О, боже, опять политика!

К о р н. …когда стал входить в моду голый жанр — я подумал: это вульгарно, но в этом что-то есть…