Долги наши

В каком-нибудь неведомом году
Случится это чудо непременно,
На землю нашу, милую звезду,
Слетятся гости изо всей вселенной.
Сплошным кольцом землян окружены,
Пройдут они по улицам столицы,
Покажутся праправнукам странны
Одежда их и неземные лица.
На марсианку с кожей голубой
Праправнук мой не сможет наглядеться,
Его земная, грешная любовь
И марсианки сердце голубое —
Как трудно будет людям двух миров…
Любимая, почти как нам с тобою…[2]

Замолчал Владлен. Молчат они оба.

— Свинство, конечно, что я вас своими стихами терзаю. Я всегда презирал ребят, которые зачитывали людей своими виршами. А сам вот пал — не удержался.

— Когда вы эти стихи написали?

— Да давно… на фронте еще… Соня, вы думаете, они сегодня придут за мной?

— Да, безусловно. Там был один коммунист, член ЦК. Я все про вас им рассказала.

— А то у меня начинается воспаление совести. Отлежался тут у вас, а война идет.

— Вы бы поосторожней были.

— Я присягу принимал, я солдат. А вот кто вас тянул в самое пекло? Вообще странно, что в Сопротивление мог пойти человек из такой семьи. Знаете, иной раз слушаю вашего отца и думаю: вот бы показать его на наших политзанятиях, когда мы над Кратким курсом позевываем, — вот была бы иллюстрация… Или ваших гостей показать: «Господа, пожалуйте»… «Баронесса, вашу ручку»… Честное слово, мне иногда кажется, что я в театре, во МХАТе где-нибудь… Вот бы посмотрели наши студенты — умерли бы со смеха: Владик Романов в генеральском доме, у белоэмигрантов…

Помолчали, смотрят друг на друга.

— Вы действительно поедете в Москву, Соня?

— Как только кончится война. И навсегда.

— Твердо решили?

— Абсолютно. Ничто меня не удержит. Я хочу домой. Вы меня встретите?

— Ну, конечно. Это будет, наверное… на каком же… наверное, на Белорусском вокзале. Подойдет поезд… Знаете, иногда я думаю — не было бы войны… неужели я мог бы не знать, что вы есть на свете?.. Ничего не знал бы, не подозревал бы даже…

— Правда, жили на разных планетах. Владик, вы сделаете, о чем я попрошу?

— Конечно.

— Слово? И смеяться не будете?

— Слово. Не буду.

Софья снимает с себя и протягивает ему крестик на золотой цепочке.

— Это что такое?

— Мой крестильный крест. Наденьте. И никогда не снимайте.

— Что вы. Это невозможно.

— А слово?

— Надо мной смеяться будут. И еще проработают. Я ведь комсомолец.

— Владик, пожалуйста… Я очень прошу…

— Всегда был тряпкой… — Владлен подставляет голову.

Софья надевает на него крестик.

— Ладно, — говорит Владлен, — пускай прорабатывают.

Суд. Он происходит все в том же бывшем отеле «Континенталь», в зале, где помещался ресторан. Трое судей, секретарь и прокурор. За спиной Софьи конвоир. Никого больше в зале суда.

Раны зажили, но грубый рубец пересекает щеку Софьи — от угла рта к уху.

Позевывает, прикрывая рот рукой, судья, перелистывает дело.

Прокурор тоже углубился в бумаги. Когда он поднимает голову — мы узнаем в нем немецкого студента, который был с Софьей во время драки в парижском «Буат де нюи».

Секретарь суда, держа в руке бумагу, стоя читает ее.

Невдалеке от Софьи зарешеченное, но открытое настежь окно. Оттуда доносится щебет птиц, шум ветра, раскачиваются верхушки больших деревьев. И только эти шумы слышит Софья, а с нею вместе и мы.

Софья смотрит в окно, в то время как секретарь суда беззвучно оглашает обвинительное заключение…

И снова мы в доме генерала.

Все так же сидят друг против друга Софья и Владлен. Она за письменным столом, положив подбородок на руки, молчит, глядя на Владлена. Он также молчит и смотрит на нее. Пальцы едва слышно перебирают гитарные струны.

Не меняя позы, тихо спрашивает Софья:

— А вы действительно давно сочинили это стихотворение про марсианку?

— Вчера.

— Я так и думала.

И снова они молчат, глядя друг на друга.

Слышно — кто-то вошел в переднюю.

— Папа…

Генерал входит с пакетом, кладет его на стол.

— Ну, что нынче на улицах!.. Говорят, приехал некто — то ли Геринг, то ли сам фюрер. Вот кое-что достал… — Софья разбирает пакет, накрывает на стол тут же, в кабинете. Генерал достает из-за шкафа большой чемодан с ремнями, раскрывает его, начинает укладывать вещи.

— Ну-с, юноша, — говорит он, — собираетесь снова в бой?

— И вы тоже, если не ошибаюсь? Немцы присвоят вам свое звание — как там у них генералы называются…

— Мне достаточно моего, русского. Все собираюсь вас спросить — что это у вас за имя — Владлен? Такого и в святцах нет.

— Родители назвали. Владимир Ленин — сокращенно Владлен…

— Гм… вот как… Ну, а как солдаты… красноармейцы к вам обращаются: «товарищ»?

— Товарищ старший лейтенант.

— Гм… А к генералу? Тоже…

— Тоже. «Товарищ генерал, разрешите обратиться».

— С ума можно сойти.

Генерал перестает укладывать вещи, садится против Владлена.