Воздух, как кисель, вязкий. Тяжело идти. Стоять. Дышать. Словно за забором иное пространство. Я не смог протиснуться в дырку, нашёл какие-то ящики, перелез, спрыгнул неловко.
Краска на стенах давно выцвела, облупилась, стёкол нет, на окнах решётки — ржавые, но, похоже, крепкие. За ними — влажная темнота, холодок, как из петроградской подворотни в жаркий день. Дом дальше от забора, чем я думал. Или я подхожу, а он отодвигается.
Сквозь душный сумрак иду по парадной лестнице. Каждая ступенька выше предыдущей, лестница всё круче, она почти вертикально поднимается к потолку, исчезает в тёмно-сером тумане. Не могу больше. Останавливаюсь. Оглядываюсь.
Нет, я так и стою у входа. Двери крест-накрест забиты досками. Как мальчишки попадают в Дом? Так же, как я, — врут?
Тёмный коридор. Почему он тёмный? Почему закрыты все двери? Кто за ними? Что?
Через весь Дом иду на свет, к маленькому мутному окну. Кто-то идёт мне навстречу. Останавливаюсь — замирает, смотрит в упор, молчит. Я иду дальше — он идёт. Хрустит под ногами битое стекло, скрипят доски, ломаются под тяжёлыми ботинками тонкие кости давно умерших, высохших голубей. Я иду. Он идёт. Не споткнуться, не поскользнуться, не упасть во всё это руками, лицом. Я. Он. Не выдерживает доска, ломается с пушечным треском. Проваливаюсь, падаю, успеваю лишь заметить — тот, другой, исчез.
Всё та же площадка перед входом. Я никуда не упал, нигде не был, снова обманул меня Дом.
«Мы летали, мы летали, наши клылышки устали. Мы на клыше отдохнём и опять летать начнём! Плавда, Мишка?»
Оборачиваюсь. Девочка лет пяти разговаривает с игрушечным медвежонком. Далеко, на той стороне Дома.
— Что ты здесь делаешь? — кричу. — Тут же опасно!
Иду к ней. Рыженькая, в старомодном платье и сандалиях, точь-в-точь Ромашка с той детской фотокарточки. Выцветший моментальный снимок и ключ от квартиры на Лесной, где жили дед с бабушкой, где выросла мама, — два талисмана в потайном кармане моего бумажника. Всегда. На память, на счастье.
Женский голос будто из окна:
— Дочка, ты где? Кто там с тобой?
Девочка убегает, скрывается за Домом. Я иду следом, сворачиваю за угол. Никого. Из-под двери подвала, заколоченной наглухо пятидюймовыми гвоздями, торчит лапка плюшевого медведя.
Козырёк над входом в подъезд. Если выдержат кронштейны водосточной трубы, можно добраться до него, а оттуда — до окна второго этажа. Я всегда был плохим физкультурником, а за последний год ещё и отъелся на маминых сырниках. Взрослый мужик, куда меня черти несут? Прыгаю с трубы, пытаюсь ухватиться руками за козырёк, промахиваюсь, падаю, лезу снова. Третий от земли кронштейн неприятно болтается. Прыгаю, подтягиваюсь, срываюсь. Так я ничего и не вспомнил пока о своей детской вылазке. Ну не может же Славка врать, ошибаться?
Просто старый дом, запущенный, скучный. Строительный мусор, мешки с окаменевшим цементом по углам комнат, оторванные клочьями обои, из-под них выглядывают бурые от времени газеты пятидесятилетней, наверное, давности. Доски скрипят под ногами, под полом кто-то шуршит, разбегается. Крысы?
Шаги. Мои? Нет, не мои. Замираю, задерживаю дыхание. Никого. Иду дальше. Опять шаги, шорохи, голоса, тихие, как лёгкий ветер. Он зовёт меня, этот ветерок. «Ми-и-и-иша, Ми-и-и-иша… Слы-ы-ы-ышишь? Слы-ы-ы-ышишь? Ти-и-и-ише, ти-и-и-ише… Вы-ы-ы-ыше, вы-ы-ы-ыше…» Слышу. Иду тише, поднимаюсь выше. Последний этаж. Голос ветра вмиг затихает, за окнами, словно выключили его, гаснет солнце, Дом проваливается в ночь, и я вместе с ним.
Совсем стемнело. Я вдруг очнулся — так и стою здесь с середины дня, загипнотизирован Домом. Кое-как перебрался через забор, пошёл наугад, по памяти, на тёплые огоньки живых домов.
Ромашкино окно, тонкие занавески. Знакомый силуэт то появляется, то исчезает в глубине комнаты. Незнакомый силуэт — крупный, склонный к полноте мужчина с младенцем на руках. А я и не знал.
— Славка, у Ромашки, оказывается, ребёнок.
— Да, мальчик. Не стал говорить тебе. Угадай, как его зовут.
— Не хочу.
— Ты их встретил? Гуляли во дворе?
— Нет, в окне увидел сквозь занавески — Машкин муж малыша баюкает.
— А тебе мама в детстве не говорила, Михаил, что нехорошо в чужие окна заглядывать?
Я что-то буркнул в ответ, отпил ристретто, поморщился от удовольствия. Там, на Лесной, я вспомнил вдруг про телефон, включил, увидел восемь пропущенных звонков от Славика — беспокоится. Перезвонил, договорились встретиться в «Терра инкогнита» у Золотых ворот.
— Муж её, Руслан, кстати, неплохой человек. Постарше нас лет на пять, инженером на «Алмазе» работает. Земной, надёжный, как железобетон.
— Полная противоположность мне.
— Пожалуй. Мих, пойдём на крепость?