Долгие сказки

Варькины воспоминания обрушиваются на меня призрачной Ниагарой. Вот она, совсем крошка, с прабабушкой. Родители, младший братик, школа — первый класс, последний. Первый поцелуй, первая любовь, первый бокал вина, первая близость, первое предательство. Случайная встреча с женой любимого человека. Отъезд из Вязьмы. Институт. Студенческая краткая любовь. Уехал по контракту в Чикаго, обещал забрать её, как только устроится. Больше не звонил, не писал. Варя никогда не рассказывала об этом. Собеседование, работа, друзья-коллеги. Фильмы, книги, музыка. Съёмная квартирка на окраине. Наше знакомство, близость. Я должен убить всё это, да? Я не могу.

Не останавливаясь, прохожу всё новые сектора. Структура уплотняется, сходится к центру, затягивает, больше нет сил атаковать, контролировать движение, я падаю бесконечно и держусь за одну-единственную мысль — не забыть карту сети.

Удар — слабый, но болезненный. Ещё удар. Пытаюсь предсказать следующий, увернуться, не успеваю, но узнаю в ударе себя. Грибница слепила некое подобие меня из обрывков памяти, и с каждым ударом тот, другой, становится живее и сильнее, а я ухожу в небытие. Бью в ответ — раз, ещё раз, ещё. Мы входим в клинч, падаем вместе, притяжение тащит нас в багровую темноту. Что есть силы толкаю другого в самый центр. Из глубины поднимается медленная липкая волна, на дне чёрной дыры судорога сводит чьи-то невидимые мышцы, и кто-то кидает в меня мной.

* * *

Я проснулся. Уже вечер. Рядом, свернувшись калачиком, лежит девушка. Она жива, но её уже нет, грибница забрала её, тут уже ничего не исправить. Сейчас главное — не забыть карту. Не замечаю улицы, домá, иду по городу тем же путём, каким шёл сквозь сеть.

Стоп. Тварь не убить голыми руками. Мне нужен… Ох, как же он называется? Я подхожу к людям, говорю с ними, слова ускользают. Люди шарахаются от меня. Наконец один понял, принёс, спросил про деньги. Не глядя, я отдал ему бумажник. Он, похоже, испугался того, что сделал. Уходил быстро, почти бежал, оглядывался нервно, а я стоял на перекрёстке улиц, ставших для меня безымянными, пытался понять, куда теперь идти.

* * *

Входная дверь заколочена кое-как, стоило дёрнуть, и старые доски подались, вывалились ржавые гвозди. В комнатах сырая тьма, но свет мне уже не нужен. Густая паутина мицелия липнет к лицу, мешает идти. Нити, нити со всех сторон, причудливый узор сплетается в сплошную массу, в тугой комок. Сегменты сети сходятся в гиперхаб, нервы — в мозг. Нет, не в мозг. В плаценту. С потолка сумеречной комнаты свисает белёсый шар, в глубине так медленно, что начинает кружиться голова, шевелится нечто розовое, похожее на человеческий зародыш. Вот куда я попал в своё последнее погружение. В существо, у которого нет и, надеюсь, никогда не будет названия.

Слово, я вспомнил то слово. Бензин. Спички. Огонь!

Стою чуть выше по косогору, вглядываюсь в ночь. Не горит. Ни искорки не видно в тёмном доме. Неужели надо вернуться? Нет, кажется, пахнет дымом.

А-а-а-а-а! Сотни тысяч тупых иголок вонзились в голову. В головы всех, кого коснулась грибница, всех, кто ещё жив. Чувствую, остановилось чьё-то сердце, ещё одно. Тварь горит, гибнет, визжит в наших мозгах. Я ослеп от боли, упал в темноту. Как догорает дом, я не видел. Потом стало тихо.

* * *

Февраль, за окнами сиреневые сумерки, снег идёт. В октябре, удивительно холодном, я научился при помощи нужных слов и фигур отапливать избушку — дом Ветра, которого горожане звали Яшкой и не задумывались даже, что означает его прозвище. Теперь это мой дом.

Под крыльцом — там тоже тепло — живёт грустная дворняжка Алеф. Она привыкла ко мне, но знает, что прежний её хозяин больше не придёт.

Полгода прошло. Я, наверное, защитил город, людей, но… Эмбрион подземной цеи успел убить пятерых — трёх безвестных алкашей, паренька из дома на Пятницкой и Яшку. Остальных ведь можно было спасти, собрать крупинки их жизней, рассыпанные по нитям грибницы. Их мучили бы дурные сны, они много лет жили бы с удивительно ясными фрагментами чужой памяти, но жили бы. Тридцать семь человек.

Но я рубил сеть — берсерк, пьяный от крови, своей и врага. Я сжёг эмбрион. Никто, кроме меня, не пережил его последний крик. Мог, должен был спасти… Её звали Вера? Валя? Нет, кажется, Варя. Визг горящего эмбриона подземной цеи убил и её. Я убил их всех.

История с грибницей изменила меня. Подхожу к окну — в мутном стекле отражается незнакомое лицо. Чужак смотрит на меня пристально, изучает, его тихое имя скоро станет моим.

Многого не помню, почти не говорю с людьми — тяжело. Впрочем, есть книги, мудрые книги — отличные собеседники, когда начнёшь понимать их язык, язык Ветра. Они объяснили мне, что произошло, почему проиграл и погиб Яшка и где непоправимо ошибся я. Рассказали, что стражем — не праведником, а стражем в тишине, йа’шэh бет’эр, — может стать лишь тот, кто совершил однажды жуткую, смертельную ошибку. Как я, как Яша, как многие до него.