Долгий дозор

Палатка зарябила и стала невидимой — Ромка-джи издал восхищенный вопль. Интересная, конечно, штука, врать не станем. Вообще, нанотех — наука та еще! Взять, к примеру, комбинезон — каким-то божественным промыслом за ночь то ли впитал в себя, то ли стряхнул почти всю мерзость, обшарпавшую ткань. К послезавтра комбез и вовсе как новенький будет. На брючине, например, где бритвой полоснули, разрез уже практически зарубцевался… тоже быстро дело идет. На солнце, как всегда, процесс активнее происходит… Ну это понятно, с «песчанкой» всегда так. На то комбинезон и придуман.

Нет, зря нас Савва «дикарятами» зовет. Уж что-что, а в нанотехе мы разбираемся!

Ромка-джи уже нырнул в палатку — его восторженная болтовня моментально стихла… значит, звукоизоляция уже работает.

Егор активировал нарукавное зеркальце и критически осмотрел себя. Морда только опухла слегка — видать, зараза комбинатовская еще действует, — а так — хоть куда! Красавец, одно слово, хоть сейчас в Храм — энигму распевать. Зеркало, однако, барахлит немного… полосами иногда подергивается. Но это уже грех врожденный. До Егора дед Николай еще жаловался, мол, на правом рукаве в зеркало хоть не смотрись — вся морда в пятнах и полосах… чисто верблюд. Эх, дедушка, дедушка… поглядел бы ты сейчас на дела наши нынешние!

Тебе бы понравились Зия с Саввой… убитых твоих сыновей напомнили бы, наверное. Тоже к наукам тянулись, толковые были дяди у Егора. А осталась у Николая только двенадцатилетняя дочь. И ушел он вместе с ней подальше в пустыню, пристанища искать. «Или найду я место, где люди спокойно живут, друг друга не режут, или в пустыне сгину вместе с Танюшкой! Вот как я думал тогда, Егорка», — говорил дед.

Деду-то много труднее, чем им, пришлось! Ну тогда и воины были батырами. Три раза в одиночку отбивался Николай от шатунов. Тогда ведь многие в пустыню уходили. За фляжку с тремя глотками воды, за пару патронов к калашу, за тряпки и ген-галету людей убивали. Те же шатуны и получаются! Несколько раз дед на трупы объеденные натыкался. Нарежут мяса и на солнце сушат… Жить-то всем хочется.

Совсем уж хотел Николай у только что убитого шатуна кровь взять, пока она не свернулась… да опомнился, увидев, как дочка с ужасом на него смотрела. Кровь чужую многие тогда пытались через фильтры в воду превращать, но фильтры подсаживаются на крови за час-другой… а вода потом все равно протухает быстро.

И совсем уже Николай отчаялся, к Господу-Аллаху взывал — даруй дочке смерть тихую, не отдавай ее, красавицу мою, в руки говно-людям, шатунам и прочим беззаконным, в пустыне подыхающим! Да только все же прошел он через пустыню… но на крутые берега Иртяша вышел в самом неудобном месте. Там, где песок с обрыва осыпается, а осенний ветер потом его в сторону гор гонит, покрывая многие километры ила обманчивой поверхностью, кое-где темнеющей от просачивающейся снизу влаги.

Спустились… надо было до ген-саксаула дойти, надо! — а сил уже нет. По кромке озера бывшего шли… Николай почти не помнит как… до последнего шел, да так и свалился в смертном забытьи, о воде грезя.

Только дочка и могла вытащить его из беспамятства. За рукав дергала, звала… ревела, поняв, что умрет он. А слез-то и нет! Тащить отца своего пыталась. Рискнула напрямик идти… и в ил провалилась. Едва выбралась, немного в мокром ожив. И отца вытянула, и калаш спасла. Пыталась через косынку свою ил отжимать, да не дает он почти ничего! Так отцу губы и смазывала влажным мешочком… пыталась хоть немного воды выдавить…

И решила она тогда про себя, что кровь свою в последний полуживой фильтр нальет, хоть немного воды получится. Надо только в тень, в тень под крутые берега уйти, чтобы не потерять сознание, а то все зря получится! Спасет отца, а там, может, доползут они все-таки до ген-саксаула спасительного! Немного же осталось… километр-полтора!

И вышел им навстречу молодой дозорный Камиль-красавец. Девчонка, засохшим илом вся перемазанная, закусив губу, умирающего мужчину тащит волоком. И так губу закусила, что даже не замечает, что на подбородке струйка густеющей от обезвоживания крови засохла. На всю жизнь шрамик остался…

И не успел Камиль-красавец ближе подойти, а девчонка уже калаш к плечу: «Кто?!» — и в глазах мрачный пламень полыхнул… а сама в тень забытья уже вступила. Так и нажала на курок, теряя сознание. Камилю пуля в плечо вошла, возблагодарим Господа-Аллаха за то, что не убила его тогда мама Таня!

Так и тащил Камиль-красавчик деда Егорова, чудом выжившего, отдав отцу и дочери всю воду во фляжке. Девчонка сама шла, отказалась от помощи. Калаш в боевом положении держала и больше всего боялась, что, упав, не встанет уже. Не сможет. А у ген-саксаула, собрав немного ягод, Камиль по четыре ягодки каждому отдал. А к ночи сознание потерял от боли.

Господь-Аллах, маме Тане тогда всего-то двенадцать лет было!