— Убирайся, черная зараза, чтоб я тебя больше не видела! — крикнула Бет.
— Верно!
— Черт знает что, — буркнул Рыбий Пуп. — С меня хватит.
— А ты не стесняйся, сердечный! — мигом перекинулась на него Мейбелл. — Я хоть и женщина, но с таким, как ты, справлюсь, будь спокоен!
— Брюхан! — позвал Рыбий Пуп.
— Зачем беспокоить человека? — не унималась Мейбелл. — Самому, что ль, слабо?
— Я здесь! — Брюхан вперевалку подошел к столику, глаза его смотрели недобро. Он тоже был черный. — Что тут у вас стряслось?
— Уберите отсюда эту девку, покуда я ей не съездил, — сказал Рыбий Пуп.
— Съезди! Попробуй только!..
— Не хотите, чтоб она сидела за вашим столиком? — спросил Брюхан, хотя спрашивать было излишне.
— С нами уже сидят две девочки, — беспомощно объяснил Зик.
— Все, Мейбелл, хватит, — спокойно сказал Брюхан.
— Ты еще будешь на меня гавкать, черный пес, — набросилась на него Мейбелл.
Кинув поднос, Брюхан подскочил к ней, ухватил одной рукой за шиворот, другой — за ногу и без особой натуги вскинул вверх.
— Опусти сейчас же! — визжала Мейбелл, барахтаясь и молотя руками воздух.
— Вышвырни отсюда эту стерву! — крикнул кто-то.
— Вышвырни вон! — подхватили другие.
Держа Мейбелл на поднятых руках, словно подушку, набитую перьями, Брюхан пошел через зал. Мейбелл брыкалась и рыдала, барабаня кулаками по его спине. С клавиш рояля опять полетели звуки буги-вуги. Один из официантов, забежав вперед, открыл Брюхану дверь, и тот стал спускаться по лестнице.
— Пошла вон, и, пока не протрезвишься, чтоб не показывалась! — донесся голос Брюхана. Хлопнула дверь, и он вернулся. — Нализалась, и все дела.
— Язык у нее без костей, — сказала Глэдис.
— Выпьем-ка лучше еще пива, — сказал Зик.
— Точно, — поддержал его Рыбий Пуп.
Тяжелой поступью подошел Брюхан, неся еще четыре бутылки.
— Ну, порядок теперь?
— Нормально, — сказал Рыбий Пуп.
Но понадобились еще три бутылки, чтобы смыть изо рта привкус услышанного от Мейбелл. После он уже был под хмельком, и ему стало все равно, и в самое время Глэдис, прижавшись к нему, когда они танцевали, спросила шепотом:
— Пойдем со мной, хочешь?
— Деньжат при себе маловато, девочка.
— Я тебе ничего не говорила про деньги. Приходи ко мне почаще, больше мне ничего не надо. Я ведь одна…
— Договорились, пойдем. Ты мне нравишься.
— И ты мне.
— Живешь далеко отсюда?
— Две минуты ходу.
Рыбий Пуп обернулся к Зику.
— Мы пошли!
— Мы тоже уходим, — сказал Зик.
Рыбий Пуп расплатился за пиво, и они вчетвером вышли наружу, щурясь от солнца. Вышли и остановились от неожиданности. Черная Мейбелл, откинув точеную черную голую ногу, согнутую в колене, уютно положив голову на полную руку, лежала ничком на траве, куда ее бросил Брюхан. Толстые губы ее приоткрылись, щеки увлажнились от пота, она похрапывала, и солнце било ей прямо в лицо.
— Господи! — вырвалось у Бет.
— Брюхан! — позвала Глэдис.
Брюхан показался на пороге.
— Забери эту поганку с солнца, — скомандовала Глэдис.
Брюхан глянул и почесал в затылке.
— Черт, а я думал, она ушла! А она — нате вам, где ее кинули, там и уснула… Лежит себе, отсыпается — чистый младенец, верно? Проснется, будет как шелковая.
Он взял Мейбелл на руки и потащил в дом.
— Бедненькая, — сказала Глэдис и, обняв Пупа за пояс, пошла с ним по тропинке.
— Ой, а учебники! — воскликнул Зик, останавливаясь.
— Ничего, полежат пока у Брюхана, — сказала Глэдис. — Не волнуйся. Никто не стащит ваши учебники, потому что никто здесь никогда не читает…
XVIII
Рыбий Пуп проснулся. В затененной комнате стояла тишина, и, вдыхая теплый сырой воздух, он услышал, как по дранке барабанят капли дождя. В необъяснимой и внезапной тревоге он приподнялся на локте и огляделся кругом.
— Пуп, — долетел до слуха знакомый шепот.
— Глэдис. — Он облегченно вздохнул. — А я не сразу понял, где я есть.
— Хорошо дремалось?
— Угу. — Он зевнул.
В теплом сумраке его взгляд остановился на ее белокожем лице, на ее губах, еле тронутых грустной улыбкой, которую нечасто удавалось вызвать даже ласками, — улыбкой, рожденной, казалось, не радостью, а скорее неизбывной скорбью. На ней были только нейлоновые трусики, а в тусклом свете лампочки бутонами рдели соски на ее крепкой груди. Никогда и ни с кем он не знал такого покоя, как с нею, а между тем посреди этого покоя что-то неизменно точило его.
— Спал как убитый, — сказала она.
— Очень устал.