Долго еще до вечера?

— До свидания, молодой человек, и об уроках не беспокойся. Я поговорю с вашим классным руководителем. Послезавтра он пошлет к тебе кого-нибудь из одноклассников, чтобы ты был в курсе и не отстал. Будь здоров!

Позвольте, дорогие товарищи и друзья, на тех днях, когда я болел, я не стану задерживаться. Это были длинные и скучные дни. После маминых чаев я поклялся, что в рот не возьму ни одной ложки чая до самых государственных экзаменов (а сейчас я только в шестом). Что касается папиного аспирина, то если мне встретится на пути аптека, я перейду на другую сторону улицы, а о бабушкиных советах решительно не хочу вспоминать. Но вот наконец я выздоровел. Завтра мне можно покинуть постель и пойти в школу. Я заглянул в расписание и остановился на истории. По истории меня еще не спрашивали. И можно быть уверенным, обязательно спросят. А что задано? Я вспомнил, что обещал мне доктор, и решил спокойно ждать кого-нибудь из ребят.

Часа в четыре пришел мой милый, добрый и восторженный сосед по парте Тудорел Кристя. Он еще не зашел в комнату, а я уже знал, что это он: по тому, как он хлопнул калиткой (вероятно, пнув ее ногой), по веселому свисту, с которым он пересекал наш двор, по собачьему визгу (это он «по дружбе» съездил Гривею по морде), по приветствию, с которым он обратился к бабушке (это было такое громовое «Здравствуйте!», что маленький ребенок у соседа со второго этажа проснулся и добрых полчаса без перерыва горланил; ребенок, а не сосед), и наконец, по тому, как дверь распахнулась, ударившись ручкой об стенку.

— Аве, Мишук! Тудорел Кристя тебя приветствует. Как живется-можется? Вот и умница! Я пришел сказать, что нам задано. Держу пари, что прежде всего тебя интересует история. Так вот, тема… (Тудорел собрал пальцы в кулак и со смаком чмокнул их.) Красота! Мечта! Восьмое чудо света… Только по торжественным дням. А как объяснял! Ты же знаешь Паску. Глаза и жесты… Взглянет вглубь класса — и ты видишь поле битвы; раскинет руки — и тебе представляется, как собирается войско; поднимет палец — слышишь, горнист трубит. Красота! Поэзия! В классе — мертвая тишина. Никто не шелохнется, никто не вздохнет… Какой урок! Ах, какой урок!

Я с восторгом слушал Тудорела, смотрел, как он вертелся, как стянул с меня одеяло, помял кулаком абажур ночника, взбороздил ковер и в порыве энтузиазма швырнул мне в голову свой портфель.

— Какой урок! Ах, какой урок. Чудесная эпоха! Героические времена!

Как раз в тот момент, когда я думал, что вот сейчас узнаю тему урока, зазвонил телефон. Тудорел сказал: «Это мне», взял трубку, с кем-то немного поговорил, закончив словами: «Сейчас приду. Бегу, лечу, земля гудит под ногами, быстрее ракеты!» И после этого мой милый, добрый и восторженный сосед по парте Тудорел Кристя схватил портфель, пожелал мне успешно выучить урок и бурей умчался, не закрыв за собою дверь.

Я опомнился, когда уже остался один. Какой урок учить, я представления не умел. Но мне не пришлось долго плакаться на горькую участь. Не прошло и четверти часа, как мама сказала, что ко мне пришла одноклассница. А точнее, Миоара Дэнеску.

Миоара робко постучала и открыла дверь только после третьего «Войдите!». Она принесла мне букетик подснежников и застенчиво протянула, глядя так, будто подавала мне ложку рыбьего жира. Она ни за что не захотела сесть рядом со мной, а присела на стул на другом конце комнаты и оттуда сказала своим тихим, тоненьким голоском:

— Мне очень жаль, что ты болел. Тебе было очень больно?

— Ничего не больно.

— О, ты такой смелый! Тебе было больно, я знаю, больно, только ты не хочешь признаться. Какое несчастье — эта болезнь! Какое несчастье!

Она вытянула из рукава розовый платочек и утерла катившиеся по щекам слезинки.

— Ты плачешь? — растроганно спросил я.

— Да, — ответила она еще растроганнее. — Я много думала о тебе, когда ты болел. (Тут она опять утерла слезинки.) А сейчас пришла показать тебе, что нам задано…

— Спасибо, я как раз ждал…

— Я пришла показать, что задано… Но твоя болезнь так подействовала на меня… Так подействовала…

— Не надо, — попытался я успокоить ее, — теперь я хорошо себя чувствую, и потом у меня был просто насморк и все. — И прямо спросил: — Что у нас по истории?

Миоара не слышала моих последних слов.

— Насморк? — переспросила она с содроганием, как будто я, по крайней мере, сказал, что у меня череп проломлен. — Насморк? О, какая неприятная штука! Ужасная! Бедненький!

И опять прослезилась. А немного успокоившись, порылась в портфеле, вытащила записочку и, не глядя на меня, протянула:

— Это я написала тебе в конце урока истории. Прочитаешь, когда я уйду…

— Спасибо, — говорю, думая, что в записке тема урока на завтрашний день. — Ты — хороший товарищ и я обязан тебе.

— Обязан? Не стоит. Ты был так болен…

И держа платочек у глаз, Миоара исчезла совершенно бесшумно, конечно, чтобы не побеспокойте, меня.

Я нетерпеливо развернул записку. Вот ее содержание:

«Как ты поживаешь? Мне захотелось тебе написать. После уроков приду к тебе, скажу, что нам задано. Ты все там же живешь, не так ли? Никуда не переехал? Миоара».