Долго и счастливо

Маша проводила его задумчивым взглядом и почесала лоб. Красовский расстроен и беспокоится за судьбу своего босса, а почему лицо его светилось неподдельной радостью, когда он вошел в холл? Маша успела заметить. Она как раз из лифта выходила и, увидев сияющую физиономию юриста, даже обрадовалась, решив, что ошиблась в прогнозах, и Красовский совершил невозможное – вытащил Павла из камеры.

И Олиб тоже ничего хорошего по телефону не сказал. Выслушал Машу, попросил еще раз повторить имя фотографа и название отеля, да и только. А Маша так радовалась свалившейся на нее удаче. Фотограф не только узнал Яну, но и сказал, что и фотографии тоже его. Не те, фальшивые, понятное дело, а оригиналы, с которых те были сделаны. Яну он фотографировал, кажется, несколько дней назад, вместе с мужем. Сделал несколько кадров. Яна охотно позировала, обнимала мужа, тот морщился, но отказаться не смог. Потом, когда фотограф (звали его, кстати, Таркан) хотел распечатать снимки, обнаружилось, что в компьютере их нет. Тогда он решил, что просто случайно удалил несколько файлов и не очень расстроился: отдыхающих много, заказы есть – одним больше, одним меньше…

Маша достала снимок, положила на стол. Да. Яна в коротких шортиках, топике, на руке витой браслет. Ей тут же вспомнились золотые сполохи на смуглом тонком запястье. Страшно. Человек уже умер, в теле наверняка начались процессы распада органики, но золото все также благородно сверкает на уже мертвой руке. Маша пристально вглядывалась в лицо улыбающейся девушки. Чувствовала ли она свой страшный конец? Как это можно предугадать и можно ли, вообще? Вот она, Маша, сидит здесь живая и здоровая, а завтра вдруг и уже нет. И никогда больше не будет.

В пять лет Маша внезапно осознала, что такое смерть. Что это конец, после которого больше ничего никогда не будет, ни папы, ни мамы, ни мороженого, ни качелей-каруселей, ни кота Васьки, серого в полоску… Как она рыдала тогда в своей детской кровати, как рыдала! Прибежала испуганная мать, но Маша постеснялась сказать правду, придумала что-то про страшный сон. Но каждую ночь продолжала плакать, пока вместо мамы не пришел папа, ему почему-то Маша поведала о своем страшном открытии.

Папа не стал ее утешать, а вместо этого рассказал ей про одну интересную религию, Маша тогда по малости лет восприняла это, как некую сказку. По папиным словам, выходило, что никто не умирает до конца, а рождается снова, кто котом, кто собакой, а кто и жуком-пауком. С тех пор Маша больше не плакала, и жуков больше не боялась, а на кота Ваську, серого разбойника-воришку, стала глядеть уважительно и за хвост больше не дергала.

Странно, Яна в таком легкомысленном пляжном наряде, а вот мужчина, наоборот, в строгом деловом костюме, да еще и с галстуком. Ну и стол письменный за его спиной. Где-то в офисе снимок делался. Мужчина лет тридцати. Красивый. Породистый, как сказала бы мама. Улыбается, но как-то натянуто, напряженно. Как улыбаются почти все на официальных снимках. Встреча в высших кругах. Все застывают с улыбками на лице, а фотограф все медлит, что-то там у него не клеится; все уже устали, но улыбку держат, и эта усталость потом проявляется на таких вот фото в виде застывших каменных лиц.

Почему? Вдруг спросила она сама у себя. Почему этот мужчина? Не кто-то другой, какой-нибудь пляжный мачо с голым торсом? Он бы как нельзя лучше подошел, если бы кто-то хотел спровоцировать Павла на ревность. И еще эта многолетняя давность исходного снимка не давала Маше покоя. Может, не Павла хотели спровоцировать? А кого? Она загнула часть снимка, так чтобы видно было только мужчину. Ну что ж, повезло один раз, повезет еще, это уж как пить дать. Наследственность, увы.

***