Долгое дело

Следователю Рябинину. Был в нашей деревне Большая Журавка мужик по фамилии Жмудиков. Я вам скажу, даст сто очков вперед. Он подходил к любой собаке, у которой аж пена на морде от злости. И она поджимала хвост и убегала в будку. Двадцать первого июня у него на лбу выступил кровавый пот. Он сказал: «Мужики, война не за днями, а за часами». Соседу своему вдруг и говорит: «Продавай скорей корову». А тот зубы кажет, улыбается. Ну и через три денька задрали ее волки на болоте.

Как-то у чайной Жмудиков раззадорился с Мишкой-пожарником, да и скажи ему в сердцах: «Мать твою за ногу!» В этот же вечер Мишкина мать гналась за боровом и сломала ногу. Задал я вам закавыку похлеще шахмат.

Уважаемый гражданин Власенков! Вероятно, хорошо зная собак, можно их укротить без окриков и побоев. Войну же предсказывали многие, кто внимательно следил за политикой. Для объяснения «закавык» с коровой и сломанной ногой матери гражданина Миши-пожарника требуется дополнительная информация, которая, вероятно, все бы объяснила.

Всемогущая жизнь иногда радовала своей мудростью. Рябинин не раз замечал, что ответ на мучивший вопрос неожиданно оказывался в случайной книге, словно ее подсунули. Разгадка, казалось бы, труднейшей задачи приходила где-нибудь в автобусе или в столовой. Вроде бы непосильное дело решалось вдруг само, при помощи пустяка. В сложнейшем положении перед тобой оказывался именно тот человек, который и был нужен, и ты даже сам не подозревал, что он нужен. Всемогущая жизнь радовала своей мудростью… Но, видимо, так редко, что эти радости запоминались надолго и даже казались системой.

Из двери автобуса показался белесый тощий портфель. Неужели тот? Изготовленный в сороковых годах? С металлическими углами? Круглый замок, щелкающий, как мышеловка. Чемоданная ручка. Из кожи неизвестного животного. С ромбиком из нержавейки, на котором всего два слова: «От друзей». Неужели все тот?

Гостинщиков обвил рябининскую шею худой рукой и вонзил бородку в его щеку.

— Попался, следопыт!

— Я тебе звонил…

— Отлучался на карельские граниты.

Так и не отпустив шеи, Гостинщиков заволок его в парк и усадил на первую скамейку. Они отдышались, пережидая ту минуту, которая случается между первой радостью и последующим разговором.

— Э, все ловишь преступников?

— Все ищешь камешки?

У Гостинщикова подрагивала бородка — от радости. У Рябинина запотели очки — от радости. Они говорили о делах, о времени, о Димке Семенове…

— Рэм Федорович, мне бы с тобой посоветоваться.

— Небось о смысле жизни?

Рябинин не сразу ответил, потому что промелькнуло, исчезая.

…Счастье — для меня, смысл жизни — для всех…

— О парапсихологии.

— Э, психология на пару? Вроде фрикаделек.

Рябинин рассказал, о чем не переставая думал все последние дни. О живой спичке, о самоходных шахматах, о чудо-ожоге, о невидимом пожаре… Гостинщиков слушал с невыразимой усмешкой и черным огоньком в узких глазах так бы пожилой черт внимал лепету грешника.

— Но Калязину поддерживают ученые.

— Лжеученые, — поправил Гостинщиков.

— Разве такие есть?

— Немного, но очень вредят.

— Кому?

— Э, хотя бы сбивают с толку молодых ученых.

— Что же это за ученый, которого можно сбить с толку?

— Вредят науке своими теориями.

— Рэм Федорович, что стоит наука, которой можно повредить теориями?

— Вредят же они твоему следствию.

— И все-таки я доберусь до истины.

— В щуке это сделать потрудней, — сказал Гостинщиков слегка небрежным голосом, как бы отстраняя свою науку от рябининского следствия.

Даже Рэм Федорович. А ведь он неглуп.