Долгое дело

Добровольная исповедь.

Тому, кто рассуждает о любви к человеку, я посоветовала бы завести собаку. Вы не представляете, как их не любят. Когда иду с Роем гулять, я не боюсь, что он кого-нибудь порвёт, а боюсь, как бы его не порвали вместе со мной. У моей соседки сын шпана задворная, дочка внуков ей таскает неизвестно откуда… Думаете, этой соседке мешает жить её семейка? Нет, ей мешает жить моя собака.

Скажи мне, любишь ли ты собак, и я скажу, любишь ли ты людей. Я очень люблю своего Роюшку. Знаете за что? Он совсем не похож на людей.

Васин иногда покидал взглядом бумаги и бездумно упирался в настольный календарь. Поймав себя на этом занятии в очередной раз, он чуть-чуть сдвинул папку, как бы отрешаясь от работы, и попытался взять в толк, что же его беспокоит. Вряд ли Рябинин, просидевший ночь в кабинете, — на дежурствах не привыкать. Его не задержали, а лишь попросили дождаться утра, хотя есть веские основания решить вопрос прямо и официально. Тут закон не нарушен. Тогда что и где свербит? Может быть, этот козлолицый учёный выбил из колеи? Но бывали посетители и поопасней, и поскандальней, и посолидней. Скорее всего, он не выспался — пришёл домой около трёх.

Васин достал из ящика стола баночку с витаминами, взял две жёлтенькие горошины, бросил в рот и запил минеральной водой.

Мысль, вернувшаяся было к бумагам, легко отлетела, дав свободу другой, ненужной — он вспомнил квартиру Рябинина. К чему, зачем? Разве сравнить рябининскую квартиру с его, скомпонованной из заказной мебели и самодельных шедевров… К нему шли любоваться, снимать чертежи. Но что-то у Рябинина удивило, какие-то мелочи, на которых тогда остановиться было некогда, да и теперь бы не нужно. Наверное, громадный письменный стол, заваленный бумагами, папками, журналами, какими-то камнями… У Васина тоже был дома письменный стол из лёгкого полированного дерева на бутылочных ножках, небольшой и всё-таки свободный: японский календарь, старинная чернильница из малахита, набор авторучек, бутылка коньяка на жостовском подносе… Разумеется, пачка свежих журналов и другая периодика. Нет, не стол привлёк его у Рябинина — у каждого свой вкус. Книги, наверное, приметил книги. У Васина они смотрелись красивой цветной стенкой, стояли какими-то литыми рядами, будто обосновались там навеки. У Рябинина не было ни ровных рядов, ни цветового единства. Раздёрганы, раскривлены, как после сильной тряски. Да, то есть нет: его удивила одна книга, та самая, в которой лежали деньги. Вернее, все собрание сочинений Тургенева, белотомными корешками высветившее полку. У Васина стояло точно такое же, но ярко-синее. Не могло же одно издание выйти в разных переплётах?.. И тогда он вспомнил, что его Тургенев тоже был светлым, но жена поснимала неброские бумажные обложки, как несвежие рубахи. Кстати, где он теперь стоит? А как же Рябинин сразу отыскал это собрание и мгновенно вытянул четвёртый том? Впрочем, сам же клал туда взятку.

Неужели его беспокойство шло от таких пустяков, которые интересны лишь тем, что долго не вспоминались?

В этой взятке Васин не сомневался, хотя и делал вид, что кое-какие сомнения есть. Спроси любого мальчишку: кто такой следователь? И он без запинки ответит, что это человек, который сомневается. Все смотрят детективные фильмы. Но Васин не сомневался, и убедили его не столько железные доказательства, сколько поведение Рябинина. Его подозревают во взятке, а он усмехается, спорит, молчит — и ни капли возмущения. Другой бы лбом проломил стол, доказывая…

— Разрешите войти? — спросил крупный, но стройный мужчина голосом, который ничуть не сомневался, что войти ему разрешат.

— Да-да, — отозвался Васин вдруг устало, хотя день ещё только начинался.

— Старший инспектор уголовного розыска капитан Петельников.

— А-а, слышал…

— Надеюсь, хорошее?

— Говорят, смелый и сильный оперативник.

— Какое там… Вот в Монреале в прошлом веке служил полицейский Луи Сир, который однажды принёс под мышками в участок двух хулиганов. А я только одного могу принести.

— Садись, капитан.

Инспектор сел, расстегнул пиджак, закинул ногу за ногу и положил на колено свою несравненную папку, иссечённую молниями.

— Ну, что у тебя, капитан?

— У меня к тебе дело, — невозмутимо поделился инспектор, как с приятелем.

Васин легонько вскинулся, но тут же подавил всякий намёк на удивлённое раздражение:

— Слушаю вас, капитан.

— Дело к вам личное, — вдруг замялся инспектор.

— Касается вас? — чуть не улыбнулся Васин, предвкушая расплату.

— Нет, вас.

— Не понял.

— Точнее, вашей жены.