Долгое дело

— Да место занято, — хихикнул Рябинин. — Но я-то звоню насчёт одной идеи о сберкассах…

— Сейчас приеду, — оборвал разговор Петельников.

Добровольная исповедь.

Вы, юристы, любите копаться в мотивах да причинах. Для вас моя исповедь — находка. Наслаждайтесь, крючкотворы, наслаждайтесь…

Вот думаю об относительности всего на свете. А догадался ли кто, что эта самая относительность играет нашей жизнью, как котёнок ленточкой? Если всё относительно, то, значит, ничего и нет. Опять-таки из моего детства. Личная зубная щётка и личное полотенце… Хорошо, не так ли? Своя кровать, свой стол, своя одежда тоже неплохо. Но всё относительно. У нас у каждого было по комнате. У каждого была своя мебель, свои книги, свои вещи… У меня и у отца стояло по своему телевизору. Потом появились свои деньги, свои интересы, своя жизнь. Мы сидели по своим комнатам. Отец всё что-то высчитывал, мать коллекционировала фарфор, а я к чему-то готовилась. Да, у нас была общая комната, в которую мы сползались только поесть да к приходу гостей…

И я сделалась Великой Одиночкой. Я не выношу никаких коллективов. Избегаю всего общего и общественного. Избегаю общественного транспорта, общественных библиотек и общественных уборных. В столовой я могу обедать только за отдельным столиком. Мне неприятно быть в общем зале, поэтому я почти не хожу в кино. Я, например, не люблю сидеть на диване, на котором кто-нибудь ещё. Верите ли, умей легковые машины ходить сами, я бы шофёра выпихнула из такси.

Они прощались. Он поцеловал ей ладошку и отвесил солдафонский поклон глубокий кивок при аршинопроглоченном торсе. Она ему легонько помахала рукой, словно изнемогала от чувств.

Петельников сунул кулаки в карманы широкой замшевой куртки — подальше от греха. В девятнадцатом веке он вызвал бы этого кавалера на дуэль. Впрочем, почему он? Потому что Рябинину с таким плотным детиной не справиться. Да и невменяем он сейчас, Рябинин-то…

Инспектор тихонько двинулся за кавалером, пользуясь боковыми аллейками, дорожками и тропинками.

Он шёл за этим человеком, не понимая себя. Откуда эта злость, откуда это зыбкое беспокойство, словно у него что-то случилось. У Рябинина ведь случилось, у Рябинина ведь жену уводят… Так почему же руки застряли в замшевых карманах, как запутались?

Кавалер миновал парк, пересёк улицу, подошёл к остановке такси и занял очередь. Петельников ринулся за угол…

Такси с зелёным огоньком инспектор остановил посреди улицы, преградив ему путь буквально грудью.

— Очумел, что ли? — крикнул шофёр, выпрыгивая из машины.

— Очумел, приятель, очумел, — согласился инспектор и достал удостоверение.

— Всё равно так рисковать нельзя, — потишал водитель.

— Требуется помощь.

— Изловить, что ли, кого?

Инспектор сел рядом и отдышался двумя-тремя глубокими вдохами.

— Тебя звать-то как?

— Вячеслав Семёнов.

— Вырули-ка, Вячеслав Семёнов, чтобы мы видели остановку такси.

Машина свернула за угол и притормозила. Остановка такси с жиденькой очередишкой была перед ними.

— Ловить не будем, есть дело поинтересней. Ты должен взять гражданина, стоящего вторым. И ещё: я твой приятель, допустим, Гриша, и ты поддерживай со мной беседу. Как?

— Нормально, — водитель кивнул, загораясь в полутьме кабины заметным любопытством.

Парочка, стоявшая перед кавалером, вдруг бросила очередь и побежала к автобусу. Петельников тронул локоть шофёра… Такси взревело, сорвалось с места и подлетело к очереди с тормозным скрежетом, как в детективном фильме.

— Спокойнее, — тихо посоветовал инспектор.

— Такси занято? — спросил приятный баритон с чуть заметной глушинкой так бывает, когда воротник петлёй стягивает шею.

— Нет-нет, — заспешил водитель, — это мой друг подсел, Гриша…

— Не помешаю? — Инспектор повернулся к пассажиру.