Долгое дело

Добровольная исповедь.

Детство, детство… Заговорила о нём, вспомнилось и вот не отпускает. Когда я появилась на свет, родители закатили пир на весь мир. На этом их радость и кончилась. Иногда меня поощряли — мамашиным поцелуем, чаще деньгами или покупкой дорогой вещи. Иногда брались за моё воспитание, то есть мамаша хватала отцовы подтяжки и подступала ко мне. Я хватала вазу севрского фарфора и кричала: «Не подходи разобью!» Мамаша вешала подтяжки в шкаф, я ставила вазу на полку…

Но хватит о детстве. Оно кончилось. Знала ли я, чего хочу? Ещё как! Отец говорил: чтобы стать рабочим, можно ничего не хотеть. Чтобы стать начальником цеха, пытайся стать директором завода. Чтобы стать директором завода, стремись стать начальником главка. А если захочешь стать начальником главка, то ставь цель быть министром. Короче, живи с запросом: чтобы сделаться главным бухгалтером, нужно хотеть сделаться министром финансов.

Я хотела… Нет, не трудиться, не руководить, не командовать…

Рябинин куда-то шёл.

Семь вечера в июле, а небо не светлое. Облака, его затемнили облака. Видимо, будет дождь. Почему люди не раскрывают зонтиков?

Не центр города и машин немного, а дышать трудно. Не хватает кислорода. Это от автобусов, от их чёрных шлейфов. Почему улыбаются школьники? Ведь нечем дышать.

Жары вроде бы нет, ведь уже семь. Но асфальт всё ещё размягчённый, липкий. Да нет, он вязкий — подошв не оторвать. Ног не переставить. Их как держат. Почему ж легко бегут девушки на своих каблуках?

Да уж и не семь — уже восемь. Неужели он час шёл от троллейбусной остановки до этого дома?.. Почему до этого? Ноги привели, они…

Рябинин поднял тяжёлую руку и позвонил. Дверь отошла, не собираясь распахиваться. Нет, распахнулась.

— Почему-то я тебя не узнал, — удивился Рэм Фёдорович.

— Какая ужасная погода…

— Господь с тобой: солнце вовсю светит.

Рябинин прошёл в комнату, поёживаясь от каменного блеска образцов.

— Что случилось? — спросил геолог.

— Ищу человека, который бы не спрашивал, что случилось.

— Считай, ты его нашёл.

— Я посижу и пойду.

— Посиди.

Неприятно пахло кофе. И ещё чем-то… Книжной пылью. Кристалл дымчатого кварца чёрным отсветом бил прямо в очки. Рэм Фёдорович задумчиво острил бородку. Пора идти — уже посидел.

— Рэм Фёдорович, я тебя никогда не спрашивал о твоей женитьбе…

— Э, разве я был женат? Впрочем, был. Принесу-ка чайку-кофейку.

Он поставил чашки на маленький столик и двинул его к гостю. Знакомый и любимый дух на время всё отстранил — Рябинин взял чай и выпил двумя-тремя обжигающими глотками. Напиток растекался по телу, стремясь его успокоить.

— В молодости я был безалаберен и неустроен. В квартире жил, как в поле. Спал на раскладушке, ел с газеты, пил из кружек…

Рэм Фёдорович налил себе крепчайший кофе и начал потягивать, как-то спрятавшись за чашку.

— Был я виден и красив. Такую взял и жену. Э, пардон, но дальше пойдёт банальщина… Возвращаюсь с поля и узнаю, что жена изменяет. Налить?

И налил ещё крепче и ещё горячей.

— Э, меня, пожалуй, поразило не это, а её выбор. Я видел того типа, говорил с ним… Маленький, лысый. Не лицо, а череп, обросший жиром. Старше лет на пятнадцать. Фат и дешёвый балагур.

Рэм Фёдорович прикрыл глаза, возвращаясь к невозвратимому.

— Я подозревал секс. Но всё оказалось проще и смешнее. Она приходила из моей бивуачной квартиры в его — и попадала в красивую жизнь. Музыка, цветы, изящный стол, целование ручек, комплименты и всяческие обхождения, взятые из заграничных фильмов… Вот и всё.

— Она тебя не любила.

— В том-то и парадокс, что любила. Но ей очень хотелось красивой жизни.

Рябинин выпил второй стакан чая, и тоже почти залпом. Как сутки не пил. Желудок отозвался прокалывающей болью — обжёг.

И промелькнуло, исчезая…

…Если любить женщину, то лишь обиженную. Если дружить с мужчиной, то лишь с неудачником…

— Ну, а почему остался холостяком?

В другой бы раз этот разговор геолог превратил в остроумную полемику, в весёлую интермедию. Но сейчас он Рябинина видел.