Долгое дело

Добровольная исповедь.

Он появился из ниоткуда. Была вечеринка у Искрины Четыркиной, моей закадычной. Я сидела на полу, на ковре, вкушала кофе с ромом и пела под гитару трепетный романс «Обожгла я губы сигаретой горькою…». Он подошёл ко мне, вернее, подполз по ковру. Лет тридцати. Высокий, поджарый, смуглый, с чёрненькой бородкой утюжком. Кожаные штаны, красная майка, замшевая куртка, череп на цепочке… Помню до сих пор, что он сказал, подползя: «А ты, беленькая, съедобная». И съел. Жалею ли? Да нет. Важно не то, что съел, а кто съел. Король. Работал истопником в церкви, но это так, для милиции. Он был Королём микрорайона, а говоря проще — играл в карты по-крупному. В ночь брал до тысячи. Ну, не Король ли? У него был личный шофёр и два телохранителя. Когда он шёл по улице, то перед ним всех ветром сдувало. А знаете, как он завтракал? Пятьдесят граммов чёрной икры, ломтик ананаса и фужер шампанского. А знаете, что я ела? Мне тогда от счастья кусок в горло не шёл… Вы спросите, как же дочь благородных родителей связалась с Королём? Не задавайте глупых вопросов. Мои родители были не так благородны, как богаты. Мой новый кумир был не так король, как при деньгах. Я и говорю, что в жизни параллельные линии загибаются до тех пор, пока не пересекутся. И потом: когда долго ешь манную кашку, разве не хочется солёной рыбки?

Рябинин не любил формальную работу — даже ту, которую требовал закон. Разумеется, Калязина ничего не скажет, и всё-таки перед опознанием её стоило допросить о всех эпизодах. Ему казалось, что она уже сидит в коридоре и ждёт десяти часов, — ему казалось, что из-под двери бежит тайный сквознячок и костенит его тело панцирной силой.

Некоторые юристы считали, что вызванному гражданину допрос ничего не стоит — как с приятелем побеседовать. Или как на работу съездить. Рябинин думал иначе: человек обязан явиться к следователю, обязан ответить на все вопросы и обязан сказать правду. Поэтому допрос — это всегда психическое насилие, как бы добродушно он ни протекал. С Рябининым не соглашались, но с ним вообще редко соглашались.

Он ждал Калязину. Допрос — это всегда психическое насилие… Над кем же оно совершится теперь? Рябинин это вроде бы знал, но каким-то хитрым приёмом скрывал от самого себя, чтобы не очень разочаровываться — в самом себе.

Ровно в десять — она никогда не опаздывала — Калязина невзрачной тенью вскользнула в кабинет. Рябинин тайно удивился, потому что ждал графиню, снизошедшую до прокуратуры. Перед ним же села тихая женщина в сереньком плащике, в чёрном берете, с усталым лицом.

— Здравствуйте, Сергей Георгиевич.

— Здравствуйте, Аделаида Сергеевна.

Не в его осторожном мозгу, а вдали, может быть, за пределами кабинета, засветилась беспричинная надежда. И уже в мозгу отозвалось: почему бы нет? Почему бы ей не осознать, не покаяться, не прийти с повинной — ещё не поздно.

— Как работа? — спросил он, потому что её усталое лицо просило этого вопроса.

— Я сегодня уже побывала на квартирном вызове.

— Холера, чума или проказа?

— Случай псевдотуберкулёза.

— Ага, и вы назначили псевдолечение.

Она улыбнулась — неуверенно и даже пугливо. Так, именно так начинают признаваться обуреваемые сомнениями. Переходящему брод протягивают руку…

— Аделаида Сергеевна, по-моему, вы хотите дать правдивые показания.

— Хочу, — даже обрадовалась она.

— Тогда расскажите, как вы подменили шубу.

— Господи, опять…