Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Ко времени женитьбы графа родовое имение Вяземских – Остафьево чуть не было продано. Но ведь оно связано с именами Пушкина, Жуковского, Карамзина; Сергей Дмитриевич восстанавливал усадьбу, чтобы увековечить память тех, кто здесь бывал. А в 1899 году к 100-летию А. С. Пушкина открыл общедоступный музей поэта. Музей стал местом паломничества литераторов, художников… Его посетил Иван Алексеевич Бунин и написал: «Вспоминаю Остафьево… Там, в кабинете Карамзина, лежат под стеклом кое-какие вещи Пушкина: черный жилет, белая бальная перчатка, оранжевая палка с ременной кисточкой… Потом – восковая свеча с панихиды по нем… Смотрел – стеснялось дыхание. Как все хорошо, безжизненно и печально! Век еще более давний и потому кажущийся гораздо богаче, тоньше…» (Там были и пушкинская кровать, и щепки с места казни декабристов.)

В том же году Шереметев завел «Памятную книгу» (в темно-вишневом сафьяновом переплете с золотым тиснением и с «мраморным» форзацем), в которой оставляли свои записи посетители Остафьева. Чаще это были краткие записки, но иногда – целые стихотворные экспромты. В стихотворении некоего Василия Величко прекрасно передан мир усадьбы:

Таинственный покой в обширном доме старом…
Предметы, образа и рукописей груды,
И с тысячами книг высокие шкапы —
И знанье строгое и барские причуды.
Здесь гордо в тишину сокрылись от толпы
Иконы Запада: сквозь луч небесный зримы
Земная чувственность языческого Рима,
Иконы древние Царьграда; как строга
В них вера сумрачной, растленной Византии!..
Но вот родная Русь: глядят святые лики
Спокойно, благостной, смягченной скорби нет!
Так молодой народ, могучий и великий,
Уверовал в того, кто показал нам Свет!..
Чу! Кажется, шаги?.. И словно голоса,
Не слышанные мной, – но странно так знакомы.
В предчувствии, что вот начнутся чудеса,
Вдруг сердце замерло от сладостной истомы…
Дверь приотворена: объята полутьмой
Аллея старых лип… Мелькают силуэты…
Семьей там собрались почившие поэты
Жуковский, Вяземский… сам Пушкин! Боже мой!
Я слышу смех его, по-детски беззаботный,
В ответ на ласковый упрек Карамзина…
Но миг – исчезло все… Прохлада. Тишина.
Очарованьем грез, как светлый дух бесплотный,
Души коснулась ты, святая старина!

«Памятная книга» полна восторженных отзывов о посещениях Остафьева… Но главное (запомним это) – сюда уже после 1917 года приходили за воспоминаниями кто могли.

В сущности, Шереметевы воплощали в жизнь слова, которые сказал Достоевский: «Красота спасет мир». Они облагораживали среду, мир своими театрами, собраниями произведений искусства – ведь красота, лицезреемая человеком, не проходит мимо, не исчезает бесследно.

Красота! Она, конечно, может спасать мир, но из-за нее нет-нет да и случаются беды. Князь Мышкин – граф Шереметев. Есть что-то общее в такой аналогии. Возможно, литературоведы докажут ее несостоятельность, однако сравнение так и напрашивается

Дмитрий, сын Прасковьи, не умел считать деньги. Варвара Павлинова говорила мне, что каждое утро граф клал на стол пачку ассигнаций – и давал каждому просящему, не считая (вспоминается Настасья Филипповна). Жена у Дмитрия – красавица (как пушкинская Натали), но вокруг каждой витала какая-то смертная тревога… Зависть, злоба… дурное колдовство, и вот молодая жена – отравлена… С тех пор Дмитрий отказался от светских удовольствий, ушел в православие, слушал знаменитые распевы, любил синодальный хор.

А вот еще один «достоевский вариант»: в конце XIX века Николай Борисович Шереметев влюбился в актрису Найдёнову и – потерял не только голову, но достоинство, гордость. Он утешался, когда актриса разрешала ему подметать пол в своей костюмерной, наводить порядок в уборной.

Вот как вспоминала позже в своих мемуарах Т. А. Аксакова.