Долгое прощание. Обратный ход

— Почти. Немножко ошиблись в подробностях, но это неважно. Все делалось наспех, приходилось кое — где импровизировать, и я сам не знал, что будет дальше. Мне дали кое — какие инструкции, велели оставлять за собой заметный след. Менди не понравилось, что я решил вам написать, но тут я настоял на своем. Он вас слегка недооценил. Намека насчет почтового ящика не заметил.

— Вы знаете, кто убил Сильвию? Он не стал отвечать мне прямо.

— Трудно выдать полиции женщину — даже если она никогда для тебя ничего особенного не значила.

— В этом мире вообще трудно жить. Харлан Поттер был в курсе?

Он снова улыбнулся.

— Неужели он стал бы об этом докладывать? Думаю, что не был. По — моему, он считает, что меня нет на свете. Кто мог сказать ему правду — разве что вы?

— Всю правду, которую я захотел бы ему сказать, можно уместить на рисовом зернышке. Как поживает Менди — если вообще поживает?

— С ним все в порядке. Он в Акапулько. Рэнди его прикрыл. Но вообще эти ребята против грубого обхождения с полицией. Менди не так плох, как кажется.

У него есть сердце.

— У меня тоже есть.

— Так как насчет «лимонной корочки»?

Я встал, не отвечая, и подошел к сейфу. Повернул ручку, достал конверт, в котором был портрет Мэдисона и пять сотенных, пропахших кофе. Вытряхнул все на стол, потом взял пять сотен.

— Это я оставляю себе. Почти столько же ушло на расходы по этому делу.

С портретом Мэдисона было приятно поиграть. Теперь он ваш.

Я развернул его перед Терри на краю стола. Он взглянул на него, но трогать не стал.

— Оставьте себе, — сказал он. — У меня и так хватает. Вы ведь могли во все это не ввязываться.

— Знаю. После того, как она убила мужа и ей сошло это с рук, она могла бы еще встать на путь добра. Он, конечно, по — настоящему ни черта не значил.

Всего — навсего человек с кровью, мозгом, чувствами. Он тоже знал, что произошло, и пытался как — то жить, несмотря ни на что. Книги писал. Может, вы о нем слышали.

— Слушайте, у меня ведь, собственно, выбора не было, — медленно произнес он. — Я не хотел никому причинять зла. Здесь у меня не оставалось ни шанса. И соображать было некогда. Я испугался и бежал. Что мне было делать?

— Не знаю.

— В ней было какое — то безумие. Она, может быть, все равно его убила бы.

— Может быть.

— Ну, расслабьтесь вы немного. Пойдем выпьем где — нибудь в тишине и прохладе.

— Времени нет, сеньор Майоранос.

— Мы ведь когда — то дружили, — печально сказал он.

— Разве? Я забыл. По — моему, это были какие — то другие люди. Постоянно живете в Мексике?

— О, да. Я и приехал — то незаконно. И всегда здесь жил незаконно. Я вам сказал, что родился в Солт — Лейк — Сити. В Канаде я родился, в Монреале. Скоро получу мексиканское гражданство. Для этого нужен только хороший адвокат. Мне всегда нравилось в Мексике. Пойти к Виктору выпить «лимонную корочку» не составит большого риска.

— Забирайте свои деньги, сеньор Майоранос. Слишком на них много крови.

— Вы же бедняк.

— А вы откуда знаете?

Он взял купюру, растянул ее между тонкими пальцами и небрежно сунул во внутренний карман. Прикусил губу. Зубы, как у всех людей с темной кожей, казались очень белыми.

— В то утро, когда вы повезли меня в Тихуану, я не мог вам ничего рассказать. Я дал вам шанс позвонить в полицию и выдать меня.

— Я не обижаюсь. Уж такой вы человек. Очень долго я не мог вас раскусить. В вас было много хорошего, приятные манеры, но при этом что — то мне мешало. У вас были принципы, и вы их соблюдали — но чисто личные. Они не имели отношения ни к этике, ни к совести. Вы были славный парень — по природе славный. Но с бандитами и хулиганьем вам было так же уютно, как с честными людьми. Если эти бандиты прилично говорили по — английски и умели вести себя за столом. Мораль для вас не существует. Не знаю, война ли это с вами сделала, или вы родились таким.

— Не понимаю, — сказал он. — Ей — богу, не понимаю. Пытаюсь вам отплатить, а вы мне не даете. Не мог я в то утро вам все рассказать. Вы бы тогда не согласились.

— Приятно слышать.

— Я рад, что вам хоть что — то во мне нравится. Я попал в передрягу.

Случилось так, что некоторые мои знакомые умели выпутываться из передряг.

Они были у меня в долгу за то, что произошло на войне. Может быть, тогда единственный раз в жизни я сразу поступил правильно, инстинктивно, как мышь.

И когда я к ним обратился, они откликнулись. Причем бесплатно. Думаете, Марлоу, на всех, кроме вас, висит ярлычок с ценой?

Он перегнулся через стол и взял у меня сигарету. На лице у него под густым загаром проступил неровный румянец. Шрамы резко выделялись. Я смотрел, как он достает из кармана шикарную газовую зажигалку и прикуривает.

На меня опять пахнуло духами.

— Приличный кусок души вы у меня отхватили, Терри. Расплачивались улыбкой, кивком, приветственным жестом, нашими тихими выпивками в тихих барах. Славно это было, пока не кончилось. Пока, амиго. Не стану говорить «до свидания», Я уже с вами попрощался, когда для меня это кое — что значило.

Когда было грустно, одиноко и безвозвратно.

— Слишком поздно я вернулся, — сказал он. — На пластические операции уходит много времени.