Долгое прощание с близким незнакомцем

Я встал и пошел вслед за ней. Чай остался «на потом».

Через полчаса мы вернулись к столу. Вика сразу поставила чайник на огонь. А я подумал: сколько пачек индийского чая «со слоном» надо будет взять на два года? И сколько еще плиточного чая для походного костра, где он идет ничуть не хуже, несмотря на грузинское происхождение? Но сосчитать не успел. Вика спросила:

— Все-таки тебе меня недостает?

Врать не хотелось. Как и объяснять истинное положение вещей: возможность дополнять то, что у меня есть, тем, что могла мне предложить только она. Но не больше того. Я промолчал.

Вика предпочла принять это в свою пользу.

— Что ты тогда наделал? Что ты тогда наделал и, главное, зачем? — с глубокой горечью, как о потере счастья, которое было, по ее убеждению, так возможно, сказала она.

Да, обойтись без упреков ей было трудно всегда. Наверное, они возникли не на пустом месте, только я об этом не помнил ничего. Что происходило на самом деле, а не в моем горячечном бреду? Спрашивать было бесполезно — она и слышать не желала, говоря, что не хочет снова пережить такое еще раз даже мысленно.

— Что ты сейчас делаешь? — спросила Вика.

На этот вопрос надо было ответить.

— Пишу новый роман. А что?

— Много уже написал?

— Да, вроде порядочно. Уже по второму разу пошел.

— Ого! Вижу, в скорости ты прибавил! А о чем он?

— Да, в общем, примерно о том же, что начал в «Полигонах». Тоже Север, но обстоятельства другие. И тоже поиск смысла своей деятельности и всей жизни.

— Название уже есть?

— Названия еще нет, — соврал я, зная, какое значение она придавала тому, чтобы оно с самого начала было определено и задавало весь ход работы.

Эту новость Вика проглотила молча. После паузы спросила:

— А когда думаешь закончить?

Ей во всем нужна была определенность — даже там, где ее не могло быть.

— Надо бы скорее, — вздохнув, сказал я. — Иначе когда писать эти чертовы сценарии и пьесы?

— А когда собираешься спустить на воду судно?

— Как только сумею приобрести готовое. Построить по своему проекту никак не получится — очень дорого и долго. Надо еще организовать перевозку, доставку в порт, оформление документов для плавания по нашим, можно сказать, внутренним морям. А о том, чтобы мне разрешили выйти в океан, я и не мечтаю.

— Зачем тебе океан?

— Пошел бы себе на Таити.

— Раньше ты не скучал без тропической экзотики.

— Ну, все меняется. Когда-то ведь надо и погреться. В Арктике и летом не всегда тепло.

— Стареешь, старик!

— Старею, старуха! Это бесспорно. Уже начинаю бояться, что не все успею додумать, что надо. Раньше, сама знаешь, этим не страдал.

— А что вдруг начало волновать?

— Да все то же, только по-другому. Появляется необходимость кое-что пересмотреть.

— Что? Смысл жизни?

— В общем, да, хотя и не полностью. Но я уже осознал, что смысл жизни человека, как он его представляет, исходя из своих интересов, — это одно, а то, ради чего человек был создан природой или Богом, — это совсем другое!

— Разве?

— Ну, начать с того, что тебя и всех твоих предков не спрашивали, хотят ли они, чтобы их родили. Свои собственные, осмысленные желания и цели возникают или определяются потом. Но ведь для чего-то и кем-то была затеяна вся человеческая порода, точно так же, кстати сказать, как и любая другая? И опять-таки ни одну из пород ни о чем не спрашивали. А какое-то предназначение дали. Какое — еще надо понять. Знаем-то по существу только одно — плодитесь, размножайтесь. А тоже ради чего? Беспредельно — не получится. Можно лишь потеснить, истребить другие породы, а потом что? Помереть? Неет, здесь тайн выше крыши.

— Уж не думаешь ли ты их узнать?

— Конечно, не очень надеюсь. Но хотя бы подступиться хочу. Это-то ты мне разрешишь?

— Смотря к чему собираешься подступаться. У нас ведь марксизм-ленинизм.

Замечание было уместным. Я подтвердил:

— Конечно! На все случаи жизни, но только не моей.

— Стоит ли связываться? Тут — идеология, сквозь нее не пробьешься.

— А я и не сквозь.

— Это как?

— Не буду я говорить, что то-то и то-то верно, а то-то и то-то — нет. Лучше дам возможность самим об этом догадываться после чтения текста, а в нем не будет никакой ереси и крамолы. По крайней мере, я так хочу. В конце концов, какая главная задача у литературы, кроме создания образов? Пробуждать мысль у читателя. Причем его мысль может быть не совсем такой или даже совсем не такой, какой была мысль автора. Разве не так?

Вика смотрела на меня несколько озадаченно, потом изрекла:

— Что-то раньше в тебе не было видно самодеятельного философа.

— А теперь видно?

Она пожала плечами:

— Может быть. Только вот мой совет: будь поосторожней с обобщениями. Перестать быть издаваемым у нас очень легко.

Я кивнул.

— Отчего, старуха, ты стала наперед беспокоиться обо мне? Или разжалобил?

— Ты — МЕНЯ? Очень надо! Я только хотела предостеречь.

— Ну, и на том спасибо. Кстати, мать, у тебя такое чудное кимоно, что его ежечасно хочется с тебя снимать. Пойдем?

— Ты теперь постоянно такой прыткий?

— Я всегда был такой прыткий. Ты просто забыла.

Говоря это, я подвинулся к ней и вновь запустил обе руки под японский халатик.

— Глеб, не хулигань.