Долгое прощание с близким незнакомцем

Слава Богу, не поддался я и попыткам затянуть меня в партию. В геологии стандартно отшутился, что я уже не только член, но и начальник партии, а в Союзе писателей поблагодарил за доверие, но опять-таки сослался на свои частые и долгие отлучки, которые не позволяли активно работать в родной парторганизации, к чему обязывает каждого члена партии ее устав. В минус мне это, конечно же, записали — не сомневаюсь: но тут уж, извините, не вам решать. Обойдусь титулом инженера, но только геолога-геофизика, а не человеческих душ. Тем более что мое и ваше понимание души слишком уж сильно разнятся. Навидался я людей, которые не по своей, а по вашей, дорогие партийные лидеры, воле, очутились кто под конвоем, кто без. Они мне много чего порассказали о знаменитой сталинской заботе о человеке, горячей которой невозможно вообразить. Еще в Вятке я успел наслушаться о коллективизации. До какой нищеты это довело нормальных жителей деревни, мне рассказывать не требовалось — всё видел сам, всё прочувствовал. А ведь мать была не крестьянкой, а учительницей — в прежние времена не только уважаемым, но и прилично зарабатывающим человеком, который мог содержать себя и семью.

Короче, с партией мне было не по дороге. Беда, однако, заключалась в том, что партия заставляли идти своей дорогой весь народ, и, хотя он разбредался и отставал как умел, она своих усилий не оставляла. А народ был мой, и я оставался частицей его, тоже про́клятой, как и он, но своей принадлежности к нему не проклинающей. Просто мне надоело это всё, надоело, что мною, как и всеми, пытаются помыкать те, кто никакого права по своей некомпетентности, бессовестности и бескультурью на это не имел. И раз уж у меня появилась некоторая, с определенными шансами на успех, возможность уклониться от насилия, я как уважающий себя человек, который хочет и дальше продолжать уважать себя, обязан был постараться воспользоваться такой возможностью. Вместе с любящей женщиной или одному, но в надежде, что и в глуши когда-нибудь да найдется женщина, способная заинтересовать меня собой. Короче, надо было решаться. «За» исчезновение говорило много больше доводов, чем «против».

Жизнь в рисковых ситуациях приобретала порой восхитительную остроту и иногда позволяла гордиться собой. Правда, со временем я всё больше склонялся к тому, что основной стороной и существом рискованной жизни было другое. Человеку предлагались испытания не потому, что он любил их, а потому, что он был на это обречен, и, значит, лучше было встречать их одно за другим, готовясь ко все более сложным экзаменам на прочность и уповая на милость Создателя, о которой народ давно и определенно высказался в поговорке: «Бог не выдаст — свинья не съест». До сих пор Бог меня миловал, хотя экзамены предлагал не всегда простые.

Какие-то я сдавал хорошо. Прежде всего на профессионально-корпоративную доблесть. Быть на высоте положения, справляться со всеми напастями, выходить вместе со своими людьми из тяжелых и опасных маршрутов, делать свою работу, несмотря ни на какие помехи и буйство стихий, — со всем этим я достаточно быстро научился справляться. Сдача других экзаменов проходила у меня куда менее удачно.

Любовь, женщины, бытовое устройство жизни — ни на одном из этих поприщ я не добился высоких результатов. Любовь, а чаще увлечения нередко скрашивали мне жизнь между экспедициями, и многие женщины, удостоившие меня своей близостью, были действительно хороши. Но ни разу страсть не была столь сильной, чтобы склонить меня к постоянству. Впрочем, вина лежала не только на мне.

Ну, а экзамен на стойкость к алкоголю я позорно проваливал раз за разом. Спасало меня только перемещение в такие места, где спиртное, во-первых, не продавалось, а, во-вторых, не требовалось моему нутру. Однако теперь в этом деле для меня открылись обнадеживающие перспективы. Лечение — я в этом убедился — могло стать вполне эффективным, если заняться им всерьез.

Хуже всего дело обстояло со сдачей экзамена на доблесть гражданскую, ибо сдать его можно было только одним-единственным способом: объявить властям войну за свои попранные права, а также за права народа. Зная, с кем придется воевать и какие средства будут использованы против меня, можно было не сомневаться, что ни сил, ни возможностей для работы по призванию у меня уже не останется. Поэтому, собственно, я на такие экзамены и не ходил — не стоило даже пробовать. И если докапываться до самых глубин моего желания исчезнуть из общества, то, несомненно, коренной причиной было это — тяга души к освобождению от позорной власти.