Долгое счастливое утро

…«Ты не знаешь меры…» – говорили Динэре мать и сестра. «Ты не знаешь меры…» – говорили Динэре в школе. Она не знала меры, и она решила умереть. И тогда она приметила прорубь, где женщины полоскали белье. Ей хотелось исчезнуть, чтобы вместе с ней исчезла ее боль. Все должно было случиться, как с человеком по имени Иона из сказки, которую в детстве читала им с сестрой нянька. Родители допоздна задерживались на работе, а нянька, укладывая девочек спать, читала им старую книгу, которую хранила под подушкой: «Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня… и волны Твои проходили надо мною… Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня…» Это было прекрасно, величественно, это избавляло от боли.

…И вот она стоит босиком на льду, пытаясь найти замерзшую прорубь.

Не чуя под собой ног, Динэра вернулась в дом, вытерла на полу мокрые следы, тихо прошла в комнату и легла. Она думала, что получит воспаление легких и хоть так, наконец-то, умрет. Но она даже не простудилась.

А двадцать второго июня началась война. На следующий день Оршу уже бомбили. Динэра с матерью уехали из горящего города за несколько часов до оккупации. Через месяц они оказались в казахстанском Уральске. Летом сорок второго сестра вызвала Динэру в Саратов, где с февраля находилась в эвакуации вместе с ленинградским университетом. Еще до войны Динэра решила поступать на филологический…

Фронт был почти в четырехстах километрах от Саратова, в Сталинграде. Иногда Динэре казалось, что она видит дальнее зарево и чувствует, как дрожит земля.

Наконец, начались занятия. Совсем рядом шли кровопролитные сражения, а тут, в стенах старого саратовского университета, словно очерченные магическим кругом, читали свои лекции по русской литературе ленинградские профессора Алексеев, Гуковский, Бялый… изо дня в день, изо дня в день, как заклинание, будто от этого зависел исход войны.

Чем ближе была зима, тем явственней Динэра ощущала на своей коже горячий воздух, идущий со стороны фронта, из поволжских степей. Он был наполнен запахом гари, проникающим в кровь. Тогда же она записала в дневнике: «С некоторых пор меня начала мучить мысль, что сижу я в Саратове, как-то пристроилась, успокоилась. Когда кончится война, не прощу себе того, что не сражалась. Я хочу иметь возможность уважать себя…»

Да, успокоение – странное – действительно пришло. Но оно не было связано с условно безопасной и условно сытой жизнью в эвакуации. Когда Динэра сумела разобраться в себе, то поняла, откуда взялось это чувство: теперь она знала, кто враг. Теперь, на войне, враг, с которым нужно и можно бороться, был очевиден. Война разрубила все узлы и принесла облегчение.

В конце декабря из-под Сталинграда приехал военный, чтобы набирать добровольцев, нужны были топографы и связисты. И Динэра, и Лидия решили идти на фронт.

В одну из ночей, когда деревья потрескивали на морозе сухо, как дальние выстрелы, Динэра босиком по холодному дощатому полу барака-общежития перебежала на кровать Лидии. Она села с краешку и стала шептать быстро-быстро. «Обеим нам идти в армию никак нельзя, – шептала Динэра, косясь близорукими глазами на черную прорубь окна, покрытую ледяным узором, – мама не перенесет, если нас обеих убьют, и потом… кто-то должен заботиться о ней в старости… а ты уже на третьем курсе, скоро сможешь зарабатывать…» В этих словах, конечно же, был свой резон… Так младшая сестра убедила старшую, что в армию должна идти именно она.

Динэра, маленький рыжеволосый очкарик, оказалась под Сталинградом. А с нею еще семь девочек с филологического факультета.

Сохранилась фотография: ясный зимний день, остовы разбомбленных домов, и на их фоне восемь девушек в перетянутых ремнями шинелях, валенках и шапках-ушанках. Щурясь от солнца, они стоят плечом к плечу среди каменных развалин, возле их ног лежат мотки телеграфной проволоки.

Позже она запишет в дневнике: «На место мы прибыли в январе 1943 года, когда бои шли еще у тракторного завода. Наш полк дальнобойных орудий сначала располагался за Волгой, но даже здесь нес потери. Выдали нам военное обмундирование, поместили в бараках, где спали мы на нарах, не раздеваясь. Быт, особенно для девушек, был труден, головы мыли на улице, растопив снег. Но это же фронт. Относились к нам заботливо и бережно. Готовили из нас топографов-вычислителей, в которых была необходимость.

Однажды при мне командиру полка доложили, что отбили тракторный завод, а это означало, что Сталинград наш! Об этом еще не знали ни Москва, ни остальной мир. Я почувствовала – вот он, ветер истории!

Пока солдаты очищали город от оружия и не разорвавшихся мин, обеспечивая безопасность, нас направили собирать трофеи. Вот это была страшная картина: разрушенные здания, запах гари и повсюду убитые. Не наши, наших старались сразу уносить. Трудно себе представить такое количество трупов – руки, ноги, торчащие отовсюду, даже из канализационных люков… Замерзшие, они были похожи на восковые.