Долгота дней

Так что читал ты сутки напролет, и у тебя осталась, можно сказать, одна радость в жизни. Да и просил-то ты шоколада всего чуть. Зайчика да котика. Но, может, они забыли, если это и они?

«Да нет, точно они! — внезапно уверился Иван Иванович. — Их я видел тогда в полынье. Разговаривал именно с ними. Ну что ж, значит, скоро конец моему послушанию».

Отчитал ты свое, Иван Иванович, свое в ненавистном тебе городе Киеве на ненавистном тебе языке…

Двое седых и похмельных мужичков отдалились, потерялись в толпе. Ты открыл снова Шевченко и принялся читать, наливая душу соком тягучих, черных и червонных слов. Чувствуя Магеллановый грохот в облаках своих вен. Радуясь киевскому морозцу, потихоньку леденящему сердце, обещающему быструю и легкую смерть. Трое молодцов выскочили из джипа, подхватили тебя под руки и поволокли к скверу. Ты сначала пытался молча отбиваться. Потом уразумел, что все зря, что это и есть конец, и больше ничего в этой жизни у тебя не будет.

* * *

«Сауна на Подоле» крепко отличалась от «Пятого Рима». Здесь все происходило иначе. Иначе падал свет и текла вода. Совсем по-особому превращалась в пар. И капель звучала иначе. Но, быстро приведя в порядок себя и помещения, трое переселенцев чинно стали у окон, обращенных в неизвестную сторону света. Лизка оглядела своих мужиков, откашлялась и запела:

Audio vocem de mirabili future,
Matutinam vocem, rore humidam.
Audio vocem, et pericula ventura
Turbant mentem, sicut puero cuidam.

И Сократ с Вересаевым подхватили крепнущими голосами:

Mirabile futurum, пе esto mihi durum,
Ne esto mihi durum, ne esto durum.
Origine ex pura ad optimum futurum,
Ad optimum futurum iam nunc egressus sum.

[2]

Спев припев последний раз, они помолчали.

Сократ заметил:

— Lingua latina non penis canis est!

— He хрен собачий, — поддержал его Вересаев. — А может, гимн, для души? «Ще не вмерла…», Сократ, что скажешь?!

— Дома на Донецкой выпьем и споем. А то неудобно как-то, — досадливо махнул рукой Гредис. — Сам подумай, кому надобно наше исполнение? Кто в него тут верит? В Киеве, скажу я тебе, чтобы петь эту балладу, большого ума не надо. Да и голоса наши с тобой известные. Чего ж мы станем разводить показуху? Гневить духов воды и огня? Мы ж с тобой не патриоты какие-нибудь, Коля?

— Конечно, нет, — развел руками Вересаев. — Мы ватные кавалеристы и про нас…

— Вот и я про то! А домой доберемся, сядем за стол, да тихонько и споем. Вот это будет по-нашему. Честно и задушевно. «Ще не вмерла…», «Gaudeamus igitur…», «Кедь ми прийшла карта», «Lili Магіееп», «Hej, sokoły», «Tumbalalaika», «Тато daleko», «Yesterday», «Пиємо, пиємо по два-три, по три дні» — и прочие исконные наши национальные хиты. Не могу я среди этого сине-желтого кафеля раскрыться как исполнитель, понимаешь? Мутит меня от него. Так бы и убил кого-нибудь. Или хотя бы выпил водки.

— Кафель в Z несравненно лучше? — поинтересовалась Лиза Элеонора.

— Не встревай в мужские беседы, — попросил Гредис.

— Отлично! Встречайте сами клиентов, а я сейчас буду, — Лиза махнула рукой и выскочила в дверь. В предбаннике подышала на ледяное стекло, и на нем тут же нарисовались Новый год и елка. Над площадью закачалась рождественская звезда, и закрутилась карусель, которую давно следовало сжечь. Звезда замерцала радугой, поплыла по мокрому небосводу, исчезла вдали. Замычала корова, облизала красное личико Иисуса. Иаков схватил семью и срочно повез на курорт. Крохотный Ирод стал убивать младенцев. Три царя принесли подарки. Началась новая эра.

«Так и есть! — подумала Лиза. — Встретим праздник сегодня!»

Одним движением размазала по стеклу движущиеся картинки. Ладонь закололо. На глазах выступили слезы. Бытие исчезать не любит.

Хлопнув дверьми, выбежала на улицу в начинавшийся снег. Стремительно темнело. Ноябрь превратился в декабрь. До Рождества оставались часы.

— Погоди ты, малахольная! — крикнул в окно Сократ, но девичий силуэт уже пропал в снежном тумане. — Смотри ж ты, куда это она?