Долгота дней

— Вот я как думаю, — свернув за угол, продолжил Вересаев. — Коля — химик, писатель, человек. Коле, между прочим, пятьдесят пять, и он живет в этой стране. Кому и что я должен доказывать? Быть живым и настоящим, Сократ, — ведь в этом и состоит единственная человеческая работа! Стать хомо, простите, сапиенсом, на том конкретном месте, куда Бог тебя определил, — вот дело всей жизни. Причем не такое простое, как кажется Министерству культуры. Говорить на каком-нибудь хотя бы языке, творить. Любить, в конце концов, баб…

— Коля, ну ты достал уже с бабами, — покачал головой Гредис.

— Или хотя бы выпивку и стихи, — исправился Вересаев. — Смотреть на звезды. В конце концов, человек для государства или государство для человека? Ведь что нам это, извините, государство? Мы и без государства всякого можем воевать, строить, стихи писать, баб любить, уж прости, Сократ, но без них жизнь — не жизнь. Есть ощущение, что модерная держава украинцам нужна исключительно, чтобы сказать другим народам: «Вот, млять, и мы построили! А вы думали, не построим?! Да ни хуя подобного!»

Положа руку на сердце, Сократ, наш народ сейчас воюет, рожает и кормится не благодаря государству, а вопреки ему. Нет, я не говорю ничего! — поднял руки Вересаев и непременно упал бы на проезжую часть, если б его не поддержала Лиза. — Раз принято так в международной практике, чтобы оно было, это самое государство, пусть будет. Хрен бы с ним! Но причем тут его интересы? Какие, на хрен, у него могут быть интересы? Государство, на мой взгляд, — это что-то типа пылесоса. Его дело — работать, а не иметь интересы. Это механизм, млять! Механизм, говорю вам как химик и массажист. А у нас этот миксер, понимаешь, становится в позу Господа, извините, Бога. Поймите же вы, наконец, я не обязан любить соковыжималку! И никто из нормальных людей не обязан. Люди — вот главная и единственная ценность! Люди! Ну и женщины, конечно, — стеснительно улыбнувшись, добавил Николай.

— Ну да, ну да, — саркастически усмехнулся Гредис.

— А нация — это еще что? — снова загорелся Николай. — Вот ты, например, литовец. А я, допустим, химик. И оба мы граждане Украины. И не вижу в том противоречия. Каждому свое, как говорили древние греки…

— Римляне, если уж на то пошло.

— Да хоть египтяне, профессор! Нация хороша была во времена Наполеона, а сейчас что это? Как на мой рассудок, сейчас важен народ! — он поднял длинный и желтый от табака палец вверх. — А народ — это что такое? Это все мы, к примеру, без разбора. Вот такие нелепые, смешные, глупые дети Украины, любящие ее каждый по-своему. Да и что такое сама наша страна? Не Рада, не администрация президента, не территория. И уж конечно, не политическая партия, группа крови. А тем более не родословная! Мы же не собаки, в конце концов, Сократ Иванович?! Мы же люди вроде?

— Банальщину несешь, Коля! — поморщился Гредис.

— Нет, обожди! Вот как ты там говорил? Жизнь после смерти! Вот что такое Украина. Это души наши! Это Рай, который, как известно, или есть в тебе, или его в тебе нет. Свет немеркнущий!

— Ну и бабы, конечно, — добавил Сократ, усмехнувшись.

— И мне, например, обидно, — Вересаев не заметил сарказма. — Говорят: этнические украинцы, этнические украинцы. Просто какое-то бремя, млять, белого человека. А есть, например, масса евреев, которые любят Украину.

— В самом деле?! — поднял брови Сократ. — Вот так новость. Никогда бы не подумал.

— А вот и зря, — пожал плечами Вересаев, — любят! Гимн ее поют к месту и без места. Жизнью рискуют иногда. Мучаются этой страной, страдают и даже временами плачут.

— Ты еще зарыдай мне тут, прямо на Владимирской, — кивнул Гредис, — давно в центре Киева такого цирка не видали.

— Рыдать я не стану. Но вот слушай, говорят — нация, язык. А ты посмотри хотя бы на русский мир…

— Не хочу я смотреть на него, — поморщился Сократ. — Нагляделся досыта. Но вот что я тебе скажу. Ты, Коля, бабник и безродный космополит. Впрочем, я сам иногда испытываю желание умыть руки, — скривился Сократ. — Люди, швыряющие гранаты в центре Киева, заявляющие, что на востоке страны проживает генетический мусор, это даже для меня перебор. Уж на что я профессиональный философ.

— Тяжелые времена, — вздохнул Вересаев. — Я у людей посттравматический шок и отсутствие чувства юмора.

— Прекратите стонать, девочки! — проговорила Лиза. — Переходим на противоположную сторону!

— Что бы мы без тебя делали? — ласково проговорил Вересаев и попытался ущипнуть Лизу за ягодицу.

— Вересаев, получишь по харе! — пообещала Элеонора.

— Коля, не распускайся, в самом деле, — заметил Сократ, — не про тебя ягодка растет.

— Да поспела твоя ягодка, боюсь, как бы не осыпалась!

Повернув за угол на Контрактовой неподалеку от церкви Успения Богородицы Пирогощи, они заметили оборванного мужичка, стоящего на коленях, под которые был подложен кусок картона. Иногда кротко поглядывая на небо, он читал вполголоса: