Долгота

Часы эти уникальны не только тем, что их смастерил великий Джон Гаррисон, но и тем, что они почти полностью деревянные: шестерни из дуба, оси — из самшита, и лишь отдельные детали изготовлены из латуни и стали. Гаррисон, как всегда изобретательный и практичный, использовал те материалы, что были под рукой. Сразу видно, что часы сработаны искусным столяром — деревянные зубцы не истёрлись благодаря тому, как умно подобран рисунок древесины.

Историки гадают, какие часы Гаррисон разобрал (если разобрал) и внимательно изучил, прежде чем собрать свои. Существует рассказ (возможно, апокрифический), будто во время тяжёлой болезни маленький Джон слушал тиканье карманных часов, лежащих с ним рядом на подушке. Однако непонятно, откуда в бедной семье было взяться такой роскоши; часы в то время стоили очень дорого, да и сыскать их оказалось бы затруднительно: не было тогда в Северном Линкольншире другого часовщика, кроме самоучки Гаррисона.

Гаррисон смастерил ещё двое почти идентичных деревянных часов в 1715 и 1717 годах. Их маятники и корпуса утрачены, до наших дней дошёл только механизм и кусок дверцы размером с обычный лист бумаги от третьих часов. Собственно бумажный лист, наклеенный на дверцу, и сохранил её для вечности. Это «уравнение времени», составленное Гаррисоном, хранится теперь в той же витрине, что и его первые часы.

Таблица позволяла владельцу часов определять разницу между солнечным, то есть «истинным», временем и «средним», искусственным, зато более регулярным, какое показывают часы, отбивающие полдень через каждые двадцать четыре часа. Расхождение между солнечным полднем и средним полднем уменьшается и увеличивается на протяжении года по синусоиде. Мы сейчас обходимся без истинного времени, нам довольно гринвичского среднего, но в эпоху Гаррисона ещё были в ходу солнечные часы. Механические ходики требовалось сверять с часовым механизмом Вселенной, для чего применялся сложный математический трюк под названием «уравнение времени». Юный Гаррисон не только разобрался с этой хитростью, но и провёл собственные астрономические наблюдения, чтобы составить таблицу поправок.

Суть таблицы подытожена в её заголовке. Гаррисон своей рукой вывел название: «Таблица восходов и заходов Солнца на широте Барроу, 53 градуса и 18 минут, купно с расхождениями между Солнцем и часами, каковые имеют и должны быть, коль скоро оные указывают верное время». Надпись читается странно отчасти из-за своего почтенного возраста, отчасти из-за путаной формулировки. Даже самые ярые почитатели Гаррисона признавали, что он не умеет ясно выражаться на письме. Его тексты косноязычны до крайности. Какие бы блистательные мысли ни рождались в голове сельского умельца и ни воплощались в часах, на бумаге они тускнели. В последней опубликованной книге Гаррисона, где он живописует свои мытарства с получением премии, его невразумительное многословие проявилось во всей красе: первое предложение занимает двадцать пять страниц и почти лишено знаков препинания.

Гаррисон всю жизнь был добропорядочным семьянином. 30 августа 1718 года он женился на Элизабет Баррел. Следующим летом родился их сын Джон. Потом Элизабет заболела и умерла, за несколько месяцев до того, как мальчику исполнилось семь лет.

Подробностей частной жизни вдовца мы не знаем: он не вёл дневников, его письма того периода до нас не дошли. Как сообщают приходские записи, менее чем через шесть месяцев после смерти первой жены он взял себе новую, на десять лет моложе. Джон Гаррисон и Элизабет Скотт поженились 23 ноября 1726 года. Им предстояло прожить вместе пятьдесят лет. В 1728 году родился их сын Уильям, будущий коллега и соратник отца, в 1732 году — дочь Элизабет (о ней не сохранилось никаких сведений, кроме даты крещения — 21 декабря). Джон, сын Гаррисона от первого брака, умер, не дожив до девятнадцати лет.

Никто не знает, когда Гаррисон впервые услышал о премии за долготу. Предполагают, что новость бурно обсуждали в Гулле — третьем по величине порту Англии, от которого до дома Гаррисонов было всего пять миль. Оттуда на другую сторону Хамбера ходил паром, так что кто-нибудь из моряков или торговцев вполне мог рассказать о премии в Барроу.

Естественно предположить, что о проблеме нахождения долготы Гаррисон слышал и раньше — как сегодня каждый неглупый школьник знает, что весь мир ищет лекарство от рака или что до сих пор нет надёжного способа избавляться от ядерных отходов. Вопрос о долготе стоял первым пунктом в национальной повестке дня. Судя по всему, Гаррисон начал думать о нём ещё до того, как парламент объявил премию — или по крайней мере до того, как о ней услышал. Так или иначе, с дальним прицелом или без оного, Гаррисон занимался тем, что впоследствии помогло ему решить задачу.

Довольно быстро он зарекомендовал себя умелым часовщиком. Примерно в 1720 году сэр Чарльз Пелам заказал ему башенные часы для новой конюшни в своем имении Броксли-парк.