Долгота

Гаррисону, церковному звонарю, не впервой было взбираться на верхотуру. Однако на сей раз ему предстояло не дергать верёвки, а создать совершенно новый инструмент, который будет сообщать точное время всей округе.

Башенные часы в Броксли-парке, которые Гаррисон завершил в 1722 году, идут и сегодня. За двести семьдесят лет они останавливались лишь раз — в 1884 году, когда хозяин нанял рабочих провести косметический ремонт.

Всё, от богато украшенного корпуса до механизма, в котором практически отсутствует трение, выдаёт в них творение искусного столяра. Например, часы не требуют смазки: все трущиеся детали сделаны из lignum vitae— «древа жизни», как называли тропическое дерево бакаут (его древесина чрезвычайно прочна и выделяет собственную смазку в виде невысыхающего масла). Гаррисон не использовал в часах железа или стали, которые ржавеют от сырости; если ему требовались металлические детали, он делал их из латуни.

Для дубовых шестерён Гаррисон изобрёл совершенно новую технологию. Каждое колесико в его зубчатой передаче похоже на детский рисунок Солнца: древесные волокна расходятся из центра по радиусам, словно проведённые карандашом по линейке. Для большей прочности зубцов Гаррисон брал древесину быстрорастущих дубов, более широкослойную и прочную за счёт высокого процента механической ткани. (Под микроскопом видно, что ранняя часть годового слоя, нарастающая весной и в начале лета, когда развиваются крупные сосуды, пористая, поздняя, то есть сформировавшаяся в конце лета и осенью, кажется сплошной.) Там, где Гаррисон готов был ради лёгкости материала пожертвовать прочностью, например для некоторых частей шестерни, он брал древесину медленнорастущих дубов, более узкослойную и не такую тяжёлую.

Сегодня мы, вооружённые рентгеном, можем лучше оценить, насколько Гаррисон чувствовал и знал дерево. Задним числом понятно и другое: именно в Броксли-парке он сделал первый шаг к созданию морского хронометра, когда устранил необходимость в смазке. Часы, которые не нужно смазывать, — по тем временам вещь неслыханная — куда надёжнее в дальнем плавании. Смазка густеет либо разжижается от смены температур, отчего часы идут медленнее или быстрее, а то и вовсе встают.

В следующие годы Гаррисон объединился с братом Джеймсом, тоже искусным мастером, который был на одиннадацать лет его младше. С 1725 по 1728 год братья построили двое напольных часов. На их деревянных циферблатах стоит имя Джеймса Гаррисона. Имени Джона Гаррисона нет нигде, ни снаружи, ни внутри, хотя исследователи убеждены, что его вклад в работу — основной. В последующие годы Джон нередко бывал очень щедр: естественно предположить, что он решил поддержать братишку в начале карьеры — позволил тому поставить своё имя на совместно изготовленных часах.

Часы эти шли почти точно благодаря двум оригинальным новшествам. Эти изобретения Гаррисона получили название «решетчатый маятник» и «кузнечик». Вы сами догадаетесь, почему маятник решётчатый, если заглянете через стеклянный глазок в корпусе часов, изготовленных братьями Гаррисон, у стены в Лондонской ратуше. Несколько стержней из двух разных металлов, составляющие маятник, идут параллельно, как в решётке для жарки мяса. И этой решётке не страшны температурные перепады.

Почти все маятники Гаррисоновой эры расширялись от тепла, так что в жаркую погоду они становились длиннее и отсчитывали время медленнее. В холод они сокращались, и часы начинали спешить. У всех металлов есть это неприятное свойство, но разные металлы при смене температур ведут себя по-разному. Совместив в одном маятнике длинные и короткие стержни из двух материалов — латуни и стали, Гаррисон устранил проблему. Сжатие одних стержней компенсирует расширение других, так что маятник не ускоряется и не замедляется.

Кузнечиковый механизм спуска — деталь, отсчитывающая биения часового сердца, — получил название от движения своих скрещенных частей. Они дёргаются, как ноги прыгающего кузнечика, тихо и без трения, от которого не свободны другие виды спусковых механизмов.

Братья Гаррисон проверили точность своих часов по звёздам. Крест нитей их самодельного астрономического инструмента составляли край оконной рамы и силуэт соседской трубы. Ночь за ночью они отмечали по часам время, когда определённая звезда исчезает за трубой. Каждую следующую ночь из-за вращения Земли это должно было происходить ровно на 3 минуты 56 секунд раньше, нежели в предыдущую. Чем точнее часы следуют этому небесному расписанию, тем ближе они к творению Всевышнего Часовщика.

За всё время испытаний маятниковые часы Гаррисонов ни разу не ошиблись более чем на секунду за месяц. Для сравнения: лучшие карманные часы того времени отставали или уходили вперед примерно на минуту в день. Удивительнее их точности только факт, что её добились сельские столяры, а не великие лондонские мастера Томас Томпион или Джордж Грэм, у которых были и дорогие материалы, и опытные помощники.