Долгота

В 1727 году, как позже вспоминал Гаррисон, мысль о премии за долготу заставила его обратиться к морским хронометрам. Он понял, что может разбогатеть и прославиться, если приспособит свои часы к плаванию на корабле.

Он уже разрешил проблему смазки и трения, так что был готов к схватке со штормовым морем. По иронии судьбы ради премии в двадцать тысяч фунтов Гаррисону пришлось отказаться от решетчатого маятника — конструкция из разных металлов отлично зарекомендовала себя на суше, но маятник есть маятник: он не может работать в качку. Гаррисон начал изобретать систему пружинных качелей, баланс которых не нарушат бушующие волны.

На её обдумывание ушло ещё четыре года, после чего Гаррисон отправился за двести миль в Лондон — чтобы изложить свой план Комиссии по долготе.

8. «Кузнечик» выходит в море

Возможна ли в беседе светской

Без фраз избитых долгота?

Кристофер Фрай. Эта леди не будет сожжена

Когда летом 1730 года Джон Гаррисон прибыл в Лондон, дабы обратиться в Комиссию по долготе, то выяснил, что обращаться некуда. Сей высочайший орган существовал уже более пятнадцати лет, но так и не обзавёлся штаб-квартирой. Более того, он вообще не собирался.

Предложения были настолько убоги, что члены комиссии просто отправляли их авторам письма с отказом. Ни одно не выглядело настолько интересным, чтобы пять членов комиссии (такой кворум установил акт о долготе) захотели встретиться и всерьёз его обсудить.

Впрочем, Гаррисон знал, кто входит в комиссию, и отправился прямиком к одному из самых прославленных её членов — великому доктору Эдмунду Галлею в Гринвичскую Королевскую обсерваторию.

Галлей стал вторым королевским астрономом в 1720 году, после смерти Флемстида. У первого королевского астронома были все причины перевернуться в гробу: человек самых строгих правил, он гневно осуждал Галлея за то, что тот пьёт бренди и ругается «как шкипер». И уж конечно, он не простил Галлею (или его сообщнику Ньютону) самовольную публикацию звёздного каталога.

Окружающие любили Галлея за добрый нрав, подчинённые — за мягкость. Он немало способствовал славе Гринвичской обсерватории наблюдениями Луны и открытием собственного движения звёзд — даже если правдива сплетня, будто они с Петром Великим хулиганили, как два школьника, по очереди толкая друг друга на тачке через пролом в стене.

Галлей принял Гаррисона учтиво, с интересом выслушал его предложение и одобрил чертежи. Однако он знал, что в Комиссии по долготе преобладают астрономы, математики и навигаторы: они считают задачу астрономической и едва ли станут рассматривать решение, основанное на механике. Сам Галлей в то время упорно наблюдал за орбитой Луны, чтобы усовершенствовать метод лунных расстояний, однако мыслил шире большинства коллег и не закрывал глаза на другие подходы.

Галлей посоветовал Гаррисону не лезть в логово льва, а прежде обратиться к прославленному часовщику Джорджу Грэму. «Честный Джордж Грэм», как стали его называть позже, мог лучше кого бы то ни было оценить проект морского хронометра и разобраться в тонкостях предлагаемой конструкции.

Гаррисон боялся, что Грэм украдёт его идеи, тем не менее последовал совету Галлея. А что ещё ему оставалось?

Грэм был на двадцать лет старше Гаррисона и знаменит на всю страну, но после первого же разговора взял сторону безвестного коллеги. Гаррисон описал их встречу в своем неподражаемом стиле: «Мистер Грэм поначалу повёл себя со мной в манере, которую я не мог расценить иначе как чрезвычайно грубую, и тем вызвал мою ответную грубость; но понемногу лёд был сломан... и впрямь мистера Грэма весьма изумили применённые мною идеи и методы».

Гаррисон пришёл к Грэму в десять утра; в восемь вечера они всё ещё оживленно беседовали. Грэм, лучший изготовитель научных приборов и член Королевского общества, пригласил деревенского плотника Гаррисона остаться на обед. Когда наконец пришло время прощаться, он напутствовал гостя самыми ободряющими словами, более того, дал ему в долг крупную сумму без процентов и на продолжительный срок.

Следующие пять лет Гаррисон потратил на сборку первого морского хронометра, получившего впоследствии название «часы Гаррисона № 1», или, для краткости, H-1. Джеймс помогал, хотя, что удивительно, ни один из братьев не поставил на часах своего имени. Зубчатая передача, как и в прежних творениях Гаррисонов, состоит из деревянных шестерён, но в остальном прибор не похож ни на одни часы, изготовленные до или позже.

Сделанные из блестящей латуни, со стержнями и балансами, торчащими под острыми углами, с широким основанием и почти треугольным силуэтом, они кажутся никогда не существовавшим старинным кораблём, чем-то средним между галерой и галеоном: богато украшенная корма обращена вперёд, на мачтах нет парусов, латунные вёсла с шариками на концах ждут, когда за них возьмутся невидимые гребцы. Это игрушечный кораблик, который выплыл из бутылки и пустился странствовать по волнам времён.