Персона настолько значительная, что — по чужим документам? В эконом-классе?
Фантасмагория.
Антон, конечно, был большим охотником всевозможных мистификаций. И мастером. Любил напустить таинственного туману даже в самых незатейливых ситуациях. Обожал само действо. Процесс. Полутона, полунамеки, полутени. А за ними — загадочное, пугающее, но одновременно манящее — нечто…
Выходит — всего лишь излюбленная схема?
Неужели так просто?
А повесть, фантазия, роман — как ни назови? То, что писано перед смертью. Там — ни намека на новое увлечение. Мрачно. Тоскливо.
И собственно, смерть?
Почти предсказанная, если вдуматься. Чем-то похожая на ту, что чудом миновала меня.
Голова идет кругом.
Ехать! Хорошо бы немедленно.
Никаких тебе — к черту — психоаналитиков и экстрасенсов.
Нет больше времени.
«Терпежу» — как говаривал покойный.
Сорок восемь часов — целая вечность.
Идет дождь.
Утренний рейс «Air France» отчаливает из хорошо промытого, удивительно чистого и — небывалое дело — почти безлюдного Шереметьева.
Возможно, впрочем, дело в том, что еще очень рано.
— Я не пойду через VIP.
— Там все заказано.
— Не сомневаюсь. Но не пойду.
Последняя наша беседа состоялась совсем недавно, но тон в отношении охранника заметно смягчился.
Я больше не злобствую и не упорствую, но Гена по-прежнему обескуражен.
Смятен, кандалами прикован к сотням специальных и общепринятых правил и норм, подчиняться которым обучен на протяжении жизни.
А более — ничему. Ну да и Бог бы с ним.
Кандалы — однако ж — тянут свое.
— Там провожающие.
Про-во-жа-ю-щие.
Забытое теплое слово.
И немного щемит в груди: пустой перрон, такой же чистый, как теперь бескрайнее поле Шереметьева, и легкая туманная дымка витает вокруг — прощальное дыхание минувшего дождя.
А в ней — люди.
В допотопных, набрякших влагой макинтошах, блестящих пластиковых накидках с капюшонами, у женщин — кокетливо схваченных у талии узкими ремешками. Кое-кто — совсем по старинке — в непромокаемых плащ-палатках цвета хаки.
Но все — с зонтами. Уже ненужными.
Неуклюжие, все как один, они мешают прощаться.
А все и так и без того суетливо, скомканно, бестолково.
И главное наверняка так и не будет сказано, зато про всякие глупости — горячие пирожки в верхнем пакете и соль в баночке из-под пилюль — станут кричать еще долго вслед уходящему поезду.
И долго, остервенело замашут платками.
И вот уж локомотив растаял в дымке, оставив после себя острый запах мазута, чего-то еще — чему названия никак не придумают, но всем хорошо известного: мимолетного, вокзального.
И грустно будет ступать восвояси, не слишком старательно переступая лужи, независимо от возраста и близости того, кто только что растворился в туманной дали.
Потому как с раннего возраста человеку на бессознательном уровне доступна простейшая истина о том, что нельзя в одну и ту же реку — дважды.
И значит, не будет уже никогда в природе ничего точно такого же. Туманного перрона и запаха вокзального, неповторимого, тогдашнего. Не случится.
Но что это я?
Каким лирическим ветром навеяло умильное видение далекого детства?
В эту реку — уж точно — хода нет.
А там за стеклянной стеной, гордо несущей на мерцающей поверхности громкую аббревиатуру VIP, нынче совсем другие провожающие: им не зябко, не холодно, не жарко.
Им — никак.
И распахнутые зонты — ясное дело — смотрелись бы атавизмом.
Они собранны и расслабленны одновременно. Внешне — много трудов прилагают, дабы изобразить безразличие ко всему, что творится вокруг. И — ко всем.
Знаю я эти VIP-игры, VIP-гримасы, VIP-представления.
Невидимые миру слезы.
Узок круг, потому всем — или многим по крайней мере — безумно интересно: кто летит, куда, с кем? Дам, разумеется, в большей степени интересуют спутницы именитых персон, туалеты, дорожные сумки и чемоданы, аксессуары. Особая статья: дети — хороши ли, умны, умеют ли держаться, туда ли следуют, куда должны, по общему мнению?
Безгранично жизнерадостными кретинами выглядят только иностранцы — эти наконец возвращаются восвояси, к привычному.
Et cetera…
Нет, определено туда я не хочу.
Птаха надуется, ну и пусть.
Майка исполнит многозначительную мину из серии «Мне давно все ясно».
А…
А больше провожать меня некому.
Такие дела.
Что уж там наплел запыхавшийся Гена «провожающим» — не знаю и знать не хочу. Главное — они не потащились следом.
Мы простились у металлической стойки таможенного контроля.
— Все же… сообщите, если что. Я на связи.
— Обещаю: о моей смерти ты узнаешь первым…
— Типун вам…
— Бывай.
И все.
«Новый мир», в который я погружаюсь теперь со всей отчаянной решимостью, ныряю «рыбкой», вниз головой, будто с головокружительного трамплина, — действительно оказывается новым.
Неузнаваемым.
Совершенно непохожим на тот, сияющий и почти недосягаемый когда-то. Имя ему в приснопамятные годы было — международный аэропорт Шереметьево-2.
Оно звучит так же, но только по форме — по содержанию это был совершенно другой мир. Вернее, осколок другой вселенной, крохотное зеркальце, что обронила в спешке легкомысленная пассажирка-инопланетянка в дамской комнате.