Доля казачья

Но тут же я ужаснулся, что она уйдёт от нас, исчезнет, как сон, как видение. И я, неожиданно для себя, прижал её ручку к своей, воспылавшей любовью груди.

Я не знаю, как всё это получилось, похвастаться своим опытом общения с девушками я не мог. Но и робким никогда себя не считал, тут было что-то другое.

Идиллия не противилась этому, а удивлённо смотрела в моё восхищённое лицо. Наверно и она успела подумать, что сейчас встретились две наши родственные души, но в это невозможно было поверить. Ведь совсем недавно вокруг была война, и мы не знали друг друга.

И тут же она испугалась, что мы растеряемся в этом огромном и непонятном нам мире. И со страхом прильнула ко мне своей точёной фигуркой.

Всего лишь на миг, который стоил всей моей жизни.

И так невольно раскрылась её чистейшая душа, и я понимал это.

Неожиданно для себя мы разговорились. Мы ещё плохо понимали друг друга, так как японский язык мне давался с трудом. Но это ещё больше доставляло нам веселья. И весёлый смех девушки колокольцами разливался по аллеям сада. Но и это не был финал всего нашего веселья.

Идиллия заговорила на чистейшем русском языке. Моя челюсть отвисла, и все мои слова удивления так и остались невысказанными. Сейчас я очень походил на старого карпа, который невольно подслушивал нас и шевелил своими толстыми губами. У того по-прежнему, как и раньше, слов человеческих не находилось. Но и он, несомненно, искренне смеялся надо мной, совсем как старый человечий дедушка. Я был в этом уверен, я всё это видел, чувствовал всё это каждой своей клеточкой.

И тут был явный их сговор с Идиллией — шутники. Вот тебе и рыба!

А Василий подошёл к карпу и ему исповедовал свою душу. Для него легче было довериться любому зверю, чем человеку. Тот безмолвен и понятлив, а человек в таких ситуациях хуже зверя бывает — глубоко ранит или же мерзко плюёт в открытую душу.

Так и проводили мы следующие дни. Василий с мудрым карпом, а я уже со своей прекрасной Идиллией. Я всегда с замиранием сердца ждал той счастливой минутки, когда она появится среди благоухающих цветов. Но цветов, равных ей по красоте, и там не было. И наверно, во всём мире трудно было сыскать таковых. Любые цветы меркли перед красотой моей Идиллии и сами клонились к ней. Она и для них являлась божеством. А для меня, так венцом божьего творенья.

— Ты просто влюбился! — говорил мне Василий с улыбкой. — И как всякий влюблённый ты несёшь чепуху.

Вздохнул и добавил:

— Годы берут своё, ты молод и ты счастлив. А мне домой хочется, к жене и к детям. И на сенокос хочется, чтобы задохнуться запахом душистого сена. Прижаться к ниве грудью, до стона, до хруста в костях. А там и умереть можно от блаженства. Земля родная! Мне не надо чужой красоты.

И слезинка блеснула в карих глазах Шохирева.

— Ты красиво говоришь, взводный, не ожидал я от тебя стихов, ведь ты казак и рубака. А красиво сказал, несомненно, что талант гибнет.

Ничего не ответил Василий. Заскучал он по дому уже не на шутку. Только карп поможет Шохиреву развеяться, мудрец, целый век прожил. И хочется Василию его бока почесать и погладить его лобастую голову. Любит он это, и ему, как человеку, тяжело жить без внимания! А тут ещё и постоянное ощущение плена.

Моя Идиллия не сдержалась и со всего разбега прилетела в мои объятья. Совсем не по-царски. Я не понял, как наши губы встретились, но я навсегда запомнил тот счастливый миг. Они, как ни странно, пахли подснежниками и весной — моего далёкого дома.

— Отец чем-то недоволен и он сам скажет вам об этом. Что-то у него там не ладится с вашим прошением. Император, хоть и двоюродный брат отцу, а мне дядя, но он хитёр и непредсказуем. Нет у нас той близости, что должна быть, как и положено у родных. Между нами всегда была стена. И поэтому от него можно всего ожидать, даже самого плохого.

Через неделю во дворце будет большой праздник, посвящённый победе над Россией. Отцу и другим героям войны будут вручать заслуженные награды. Праздник очень большой, вся страна будет гулять и веселиться. И вы с Василием будите там…

— Вон отец идёт! — воскликнула Идиллия. — До свидания мой милый! Молниеносно поцеловала она меня в губы и упорхнула в ближайшую аллею.

Господин Тарада был сильно озабочен своими думами и, похоже, что очень расстроен. Не было в его шагах кошачьей лёгкости. И скоро всё прояснилось.

— Плохое дело замышляет мой двоюродный брат император. Не хочет он подписывать вам освобождение из плена. Вы так и остаётесь пока военнопленными. Император так мне и сказал, что это заслужить надо.

И ещё он сказал, чтобы на празднике вы с Шохиревым тоже были, оба в казацких одеждах и при своих наградах. И при оружии, как и подобает казакам.

— Я опасаюсь, что с его стороны возможно коварство. Брату не нравится моё покровительство вам, и он способен на всё. Он помнит, что его отец обязан моему отцу за трон. И это гложет его самолюбие, не получилось у него чистого царствования. А власть и честь — понятия разные, и часто чего-то одного не хватает. Но он император, и я не смею его ослушаться.