Доля казачья

Только милосердие даст нам полную свободу в этой жизни, избавит нас от не придуманных пут коварства и зла, опутавших всё человечество. Конечно, и война сильна коварством и порождает его в огромных масштабах. Трудно там оставаться чистым, но очень хотелось бы этого! Свои ошибки как грязь не смываются, они до самой смерти, с тобой остаются.

Умолк Василий. Ему действительно было трудно высказаться. Высокий лоб его взмок от пота, а карие шальные глаза его ещё светились дерзким огнём. Угасал там огонь потихоньку, сам по себе. И тихо стало в беседке. И складывалось такое мнение, что и птицы, и всё остальное живое — тоже призадумались, вместе с нами.

— Хорошо говоришь ты, казак, и здесь ты мастер непревзойдённый. Нанести удар по штабу не всякий бы решился. А ты дерзок, и я уважаю тебя за это. Но как у русских говориться: — На языке мёд, а под языком лёд! И так ведь бывает?

Мы с Василием были шокированы таким оборотом дела.

— Я чистую правду сказал, — настоял Шохирев на своём высказывании. — Всё, что на душе было.

Не стал господин Тарада больше ничего говорить на эту тему. А сразу же, и очень резко, генерал перешёл на другую тему. Чем опять же, и очень ловко, выбил нас с седла. Его тактика штабиста себя оправдывала полностью.

— Вы всё ещё военнопленные, и пока что этот статус никто не отменял. Поэтому я советую вам находиться под моей защитой и жить пока здесь. С комендатурой я уже договорился и поручился за вас перед комендантом письменно. Так что всё на вашей совести, казаки. А так вы и меня подведёте, как у вас говорят, под монастырь, и себя погубите.

— Вот это чешет по-русски, — изумились мы. — Очень ловко!

— Я нашёл Бодрова через Красный крест. И про Шохирева навёл справки. Так что я с самого начала всё знал: кто есть кто. Но хотел посмотреть, как повернёт всё Григорий. Я доволен им.

И вами, господин Шохирев, я тоже доволен: есть у вас совесть! И чувство, как у вас говорится, локтя, тоже есть. Это похвально!

Значит и я на верном пути. А это самое главное для меня: не ошибиться в людях.

Я написал письмо-прошение самому императору о том, чтобы он помиловал вас. И освободил поскорее от плена. Это только в его высочайшей власти.

И про Шохирева тоже написал, но ничего не говорил Григорию. Теперь всё само стало на свои места. Вы сами позаботились об этом своей правдой и честью — молодцы.

Откланялся господин Тарада и снова нас оставил на попечение слуг. Но не скоро мы пришли в себя. Очень хитёр и тактичен господин генерал. Ему любой разведчик позавидует, но это его право. Он здесь, в далёкой Японии, единственный хозяин наших жизней. Защитник наш в этой, нам неведомой стране. И теперь у него все карты в руках.

Мы отдыхали все эти дни. И даже удили диковинную рыбу из пруда. Вот тут-то мы опять были удивлены, как дети, такое диво и во сне не увидишь.

Подошёл слуга к пруду, к самому его урезу. И протяжно зовёт кого-то, вроде, как мычит. Странно всё это, но мы с Василием молчим, ждём, что дальше будет.

Зарябила гладь пруда и на его поверхности вдруг чудо появилось. Карп огромный, что поросёнок, глядит своими томными и умнейшими глазами на нас, таких удивительных людей. Рот его раскрылся, и казалось, что весело и беззвучно шлёпал толстыми губами.

— Этот великан, — восхищённо, как ребёнок, тараторил что-то своё слуге, и они прекрасно понимали друг друга. И радости обоих не было предела.

Потом карп с наших рук ел кукурузную кашу и вдруг, совсем как малыш, закапризничал. Играется исполин, пузыри пускает. А слуга ловко утирает ему толстые щёки и также ловко отправляет кашу обратно в рот монстра.

Весело даже птицам. И те тут же норовят выхватить кусочек послаще у этого капризного раззявы. Но тот только с виду простачёк. Так ловко саданул карп по воде своим хвостом-веером, что умникам враз не до веселья стало — спасаться надо!

И нам тоже достался весёлый каскад радужных брызг, который обрушился с высоты на наши разгорячённые головы. Только слуга всё так же млел от удовольствия. Ничего не омрачило его лица, даже вода. Любил он своего карпа больше своей жизни. И брызги воды не разочаровали его, а ещё больше обрадовали. И он так же шутливо плеснул водой в лицо любимца. Играются большие дети.

— Ему сто лет, — улыбается японец, — пра-пра-прадедушка наш.

— Ого! — изумились мы с Шохиревым. — Нам столько не прожить!

И однажды, возле пруда, мы встретились с красивой барышней. Она была просто изумительна своей восточной и яркой красотой. И настолько нежна она, что её можно было бы сравнить только с небесными лепестками розы. Мы застыли от неожиданности. Но девушка сама подошла к нам.

— Идиллия, представилась она. И протянула нам свою удивительно крепкую ручку. Василий что-то буркнул ей в ответ, совсем, как кот.

Но что? Даже я не в состоянии был понять его речь.

А я взял эту красивую ручку в свои грубые, и такие беспомощные сейчас, солдатские руки. Но так и не нашёлся, что ей сказать.

Я всё продолжал молчать. И казалось мне в то мгновенье, что вся её душа покоилась в этих моих жёстких ладонях солдата.