Долина белых ягнят

Не повезет — и на верблюде собака тебя достанет, — гласит народная мудрость. Кантаса до войны числилась инструктором по работе среди женщин. В районе ее знали, уважали, она ездила по аулам, беседовала с женщинами в бригадах, на фермах. В начале войны Кантаса уже нашла было, куда пристроить Лейлу, чтобы самой уйти в горы с партизанами, но пришедшая в последнюю минуту весть о гибели мужа отсекла ей крылья. О сыне не было никаких вестей. А ушли они вместе. Отец — по мобилизации, сын — добровольцем. Кантаса думала — так безопаснее, будут оберегать друг друга: юношу все равно призвали бы через год… Сельские активисты уже эвакуировались. Кантаса не могла сообразить, как ей поступить. После гибели мужа и жизнь уже была не мила. Растерянная женщина осталась в ауле — захворала. Потом в доме появился Нарчо.

Немцы, наступавшие стремительно, неожиданно застряли на берегах Баксана, в двадцати километрах от аула. Республика оказалась разрезанной, благодаря реке, на две половины. Ту, что примыкала к железной и шоссейной дорогам, оккупировали, горная часть пока оставалась зоной действия лишь вражеской авиации. Нарчо и Лейла сначала прятались, услышав гул в небе, потом привыкли, выскакивали из дому, чтобы посмотреть, куда летят бомбардировщики или самолет-разведчик — так называемая «рама».

Кантасу теперь очень беспокоило, как бы не сбежал Нарчо, не всегда ладивший с Лейлой. Мальчик старался не даром есть хлеб — куда ни пошлешь, все сделает, как надо. Картофель в огороде выкопал, посушил на солнце, потом высыпал его в глубокую яму, предварительно выложив ее соломой, сказал: «До весны». То, что помельче, отобрал, как рачительный хозяин: для еды на каждый день. Планы строил — завезти дров в осенние теплые дни, чтобы зимой не тащиться с санями в лес. Коровы своей у Кантасы не было, а кукурузные стебли Нарчо скосил, аккуратно сложил в стожок. Работал на совесть.

— Однажды, — рассказывала Кантаса, — со двора исчезла Цурка, будь она неладна. Лейла без нее не могла жить. Думали — вернется. Прошел день — нет собаки.

— Пропади она пропадом. Может, кто увел ее?

Нарчо пожимает плечами.

— Собакоед съел, увел в кусты и съел. — Лейла злыми глазенками уставилась на мальчика.

Вижу, Нарчо затрясся от обиды. Не будь меня, он мог бы ударить девчонку. Паренек заплакал:

— Что я, волк? Почему ты меня называешь «собакоедом»? Я и раньше не для себя искал собак.

— Хватит вам ссориться из-за ерунды. Помогите лучше лук убрать. Он уже высох, пора делать вязанки.

Нарчо вроде успокоился. Но душа чует — что-то задумал. Нашел где-то кинжал, отточил, сказал: «Вдруг воры влезут…» Днем все вместе собирали с грядок луковицы. Он сопел, кряхтел, отворачивался от Лейлы. Девочка понимала, что обидела Нарчо, но не знала, как помириться. К вечеру Нарчо исчез. В свой аул он убежать не мог — там немцы. Значит, отправился бродяжничать. Попробуй теперь отыскать его.

Утром, как назло, вернулась Цурка, ободранная, грязная, голодная. Тут уж Лейле досталось от меня, как следует. Она, бедняжечка, и так казнилась, горько плакала по мальчику.

Шли дни. Я решила послать Лейлу в город, на базар. Повесила ей через плечо вязанку отборного лука: «Продашь, а на вырученные деньги купишь банку-две муки, еще возьми пшена, останется что-нибудь — купи себе сладенького». Девочка у меня была толковая, сообразительная…

Кантаса подробно описала поход девочки. За Лейлой, оказывается, увязалась Цурка, привыкшая сопровождать хозяйку. До базара они добрались быстро.

Столы не ломились от товаров, от мяса, овощей, фруктов. У одного — с десяток яиц. Продавец выложил яичко, остальные прикрыл мешковиной, чтобы кто-нибудь не унес. У других — крынка молока, или курица, или кулек макарон. Где-то еще продавались полмешка кукурузной муки, горка картофеля, тыква, пучок чеснока. Старики на ишаках привезли охапки сухих дровишек, сена, темно-коричневые плитки жмыха с маслобойного завода. Продавались тут, правда, хомуты, сыромятная кожа, конская сбруя, бурки, пояса, брюки, гимнастерки армейского покроя со следами от петлиц, белье…

Лейла прохаживалась вдоль торговых рядов с вязанкой лука через плечо. Она понимала — важно не продешевить, продать лук подороже, тогда денег хватит на все.

Базар тихо шумел. Лейла с любопытством разглядывала происходящее. Люди разговаривали вполголоса, приценивались к товару, пренебрежительно отмахивались, услышав, как высока цена. Это не мешало иному, уйдя, вернуться вновь, поторговаться. Мальчишки притащили свою добычу — дикие лесные груши. Плоды не успели еще приобрести восковой цвет, но аромат распространяли вокруг заманчивый. Лейла любила лесные груши больше садовых.

Вдруг девочка заметила молодую белокожую женщину, необычайно нарядно одетую, с замысловато уложенными золотистыми волосами.

Лейла слышала, как переговаривались люди:

— Римма Лагунова… Немка. Не эвакуировалась.

— Разрядилась, точно на свадьбу.