Долина белых ягнят

Потревоженные гости долго рассаживались заново, шумели, уступая старшим более почетные места. Церемония усаживания, как правило, у кабардинцев длится долго. В эти минуты люди как бы решают, кто чего достоин. Каждый обязан занять подобающее ему место, но не прослыть нахалом и не оказаться чересчур скромным. Учитель предлагал посадить женщин на кровать рядом с уполномоченным по хлебу, но Кураца и Апчара наотрез отказались: велика честь даже для «руководящих» женщин.

— Что вы, ни за что не сядем. Женщины вообще не должны садиться за стол в мужской компании. Это мы, нахалки, влезли сюда, — беспощадно бичевала себя директор кирпичного завода.

— Ты не женщина, ты директор! — расхохотался Аслан.

— Правильно Кураца говорит. Не сядем. Директором ее сделала война, но женщина все равно есть женщина… — Апчара, заступаясь за подругу, дала понять, что свое общественное положение она считает случайным.

Кошрокову, конечно, было бы приятно сидеть рядом с Апчарой и Курацей. Но и старики неумолимы — ни за что не позволят женщинам сесть на кровать.

Наконец все утихомирились. Тамада приступил к исполнению своих обязанностей. Стаканы мигом наполнились. Тоста не было, просто «наказывали» женщин «за опоздание». Они подчинились — пригубили. Тамада хотел, чтобы Кураца и Апчара чувствовали себя непринужденнее.

— От века имя женщины мы связываем с домом и семьей, — медленно заговорил Цухмар. — Народ всегда чтил женщин; недаром возникла пословица: делишь тушу — жирный кусок отдан женщине. Почему? Потому что она не одна, у нее уже есть или будут дети, и то, что она сама съест, становится пищей для ребенка. Я гляжу на двух женщин, сидящих передо мной. Это не простые женщины. Разве не так? Сколько людей с папахой на голове ходят у них под их началом! Нынче женщина — погонщица, мужчины — волы…

Аслан не согласился:

— Арбу тянут волы, а не погонщица.

Раздался смех, завершивший спор.

Кураца и Апчара переглянулись. У Апчары зарделись щеки, заблестели глаза. Доти ласково поглядывал на обеих, но чаще его взор привлекала Апчара, он вспомнил, как Оришев-старший с восхищением говорил о ее уме. А ведь девушке и правда едва за двадцать. Доти Кошрокову за сорок. Ему бы снова жениться, но идет война, неровен час — жена станет вдовой, ребенок — сиротой. Выживет — видно будет…

— …Это женщины новой судьбы, — говорил тем временем Цухмар своим глухим, ровным голосом. — Кураца подставила плечо под нелегкую ношу. Громадина завод. Ее очаг такой, что из высоченной трубы дым виден за тридевять земель. Дымит завод — значит, работает, черепицу, кирпич выдает…

Батырбек добавил:

— И народ благодарит директора. Крыша над головой не течет.

— А наша Апчара? Во главе колхоза стоит, скачет в заезде с такими мужчинами, как Батырбек Оришев. И скачет ведь — да не обидится на меня наш председатель — стремя в стремя. Когда-то родилась пословица: у женщины волосы длиннее, но ум еще длиннее. Выпьем же за наших женщин!

— Неправда, про нас говорят по-другому: волос долог, ум короток, — запротестовала Апчара из любви к истине.

— Это не о таких, как вы. Вы совсем другие, — не отступал тамада.

— Мужчины пьют стоя! — выкрикнул директор школы.

Мужчины встали, зашумели, принялись чокаться с женщинами. Каждый осушил свой стакан до дна, демонстрируя уважение к тосту.

Директор школы и правда любил сострить.

— Какие самоуверенные! Я ведь ясно дал понять, что встают мужчины, а вскочили все.

Гости смеялись.

Завязался оживленный разговор, все шутили, перебивали друг друга. Только Кошрокова перебить не смел никто. Воспоминаниям не было конца. Тост следовал за тостом, и каждый претендовал на призовое место в негласном соревновании.

Нарчо не спал. Иногда, найдя повод, он заходил в комнату, где пировали старшие, чтобы послушать, о чем они спорят, и ждал, когда же наконец начнут петь старики. Мальчик любил народные песни, слушал их с волнением, старался запомнить слова мудрости. Покойная мать учила: когда делят баранью голову, самому младшему дают ухо, чтобы он прислушивался к мудрости старших, подрастет — дадут губу: пусть произносит умные слова, прославится — получит глаз, ибо нет ничего дороже глаза. Мальчику хотелось увидеть, кому что дадут.

Батырбеку хватало забот. Ему то и дело приходилось бегать — отдавать распоряжения, следить за тем, чтобы никого не обошли вниманием.

— Не пора ли провозгласить тост за жениха? — Кошроков, наверное, собирался сам произнести какие-то слова, но Цухмар, верный традициям, не любил, чтобы опережали события.

— Пора, пора! — Апчаре хотелось послушать Кошрокова, она вспомнила, как они в Сальских степях праздновали первую маленькую победу — захват высоты. То была капля, а комиссар полка еще тогда предсказал «ливень побед». И он уже льется, этот ливень…

— Зовите сюда Айтека, — сдался Цухмар.

Айтек переступил порог, а точнее сказать — его втолкнули в комнату Нарчо и юноша, изъявивший желание быть до утра шао кот, то есть стремянным жениха, исполнителем его поручений.

Наконец-то тамада поднялся со своего места. Это был тот случай, когда не встать он не мог.