Долина роз(Приключенческая повесть)

Вот и теперь за горами что-то грохочет глухо. И все уже знают, что это пушки: по аулам слух идет, что с заката солнечного идут большевики, что у Баймака, у золотых приисков завязался бой.

Эта зима у всех в памяти, всей деревней ушли тогда в горы, на кочевки, за Кара-Тау.

Джурабай остался один.

— Смерть заглянула в очи мои. Хочу умереть у могил отцов.

Зейнап, внучка Джурабая, ластилась к деду, просила:

— Айда, бабай, яйлэуга…[6]

Тянет старика на кочевки. Но уперся старый, бородой седой трясет:

— Юк![7]

Нет, Джурабай не поедет. Что решено, то решено.

Фатих — парень молодой, смуглый — сговор тайный с девушкой ведет. Зейнап смеется, рукавом широким закрывается, а сама, видать, во всем согласна и рада. Так и так: Зейнап с кочевок привезет Джурабаю лепешек и крута, сыру свежего, баранины и кумыса, напитка живительного; Зейнап не хуже джигита верхом ездит, Фатих обещал ее провожать — до кочевок не дольше половины дня хорошей езды…

Джурабай греется на солнце, жмурит от лучей полуслепые глаза, тускло улыбается молодым:

— Якши! Якши!

Джурабай согласен. Джурабай доволен. Он благодарит.

Незваные гости явились скоро. Сначала выехали из лесу трое на конях. Помаячили у опушки, подъехали ближе, понюхали воздух и скрылись. Потом из лесной чащи выскочило десятка два конных. Цепочкой, осторожно двинулись вперед. И вдруг ринулись вскачь на деревню.

Джурабай на крылечке сладко дремлет. Хорошо старому на солнце. Он и не чует, что беда на пороге.

Собака старая — на всю деревню одна с Джурабаем осталась — чуть успела лениво и хрипло тявкнуть, как в улицу — в топоте, шуме, ругани, звоне оружия — ворвались конные.

— Эй! Где все? Где староста?

Очнулся Джурабай. Видит — крутится перед ним с десяток всадников. Впереди молодой, в золотых наплечниках, бритый. Видно, начальник. Так и сверлит старика зелено-серыми холодными глазами.

— Где народ?

Джурабай когда-то плоты по Ак-Идель, по красавице-реке Белой, по Каме гонял, на Сакмаре на молевом сплаве работал, бывал в горах, русский язык понимал, но не подал виду. Бородой седой мотает:

— Юк… Бельмейм мин…[8]

Бритый тычет плеткой. Дескать, я тебе покажу «бельмейм».

— У вас все «юк» да «бельмейм»! Все не понимаете! Народ где, говори?! Да поживей пошевеливайся!

— Юк…

— А ну-ка, развяжите ему язык!

Две плети ожгли кости стариковские. Бешмет ветхий сразу сдал, треснул от ударов.

Не устоял Джурабай, на землю упал.

— Алла!

— Поручик Кузьмин, что у вас тут? — спросил, подъехав, полный и важный начальник.

— Господин полковник, деревня пуста, а этот старик говорить не хочет, скрывает, куда все уехали.

Поручик почтительно приложил руку к козырьку.

— Не говорит? Да ведь он, верно, не понимает по-русски! А вы с переводчиком. Трофимов!

Переводчик, бородатый, угрюмый казак, допрашивая, уговаривал Джурабая и выразительно показывал на поручика.

Джурабай одно твердит:

— Уехали на кочевки. Куда — разве ему будут говорить? Джурабай собирается умирать, ему незачем знать дорогу на кочевки. У него другая дорога. Умирать пора Джурабаю.

Переводчик сердится, поручик кусает губы, кивает солдатам. Плеть обнимает опять старика и бросает наземь.

— Ой, алла!

Полковник морщится:

— Бросьте, поручик!

— Да ведь полку нужны подводы, лошади, провизия.

— Разведка найдет.

— Надо, чтобы он с ней поехал, указал. Где тут в горных трущобах разберешься!

— Да он на первой версте окочурится, не видите разве, что у него еле-еле душа в теле!

— За околицу! — бросил поручик, отъезжая. — Черт с ним, коли толку от него не будет — ликвидировать, и дело с концом!

Джурабая пристрелили за крайней избенкой. А когда сумерки стали опускаться и догорело солнце на вершинах, разведка привела из гор Фатиха, избитого, с петлей на шее, привязанного к седельной луке. Старший пошел с докладом к полковнику, а молодого башкирина заперли в амбар.

Казак Трофимов, приехавший недавно с гор вместе с разведчиками, рассказывал, что с пленным была и девчонка.

— Зверь, огонь-девка!

Его спросили сразу в несколько голосов обступившие солдаты:

— Как же вы ее проморгали?

— Да што! Как это мы их сгрудили, так ребята — к девке. Та кусаться, царапаться. Ну, куда против четырех! Смяли ее. А мы трое с парнем возились. Как забьется он, только видит — не вырваться, возьми и заговори по-русски, а то все бельмесами кормил. Кричит: «Солдаты, пустите девку, озолочу, — говорит, — золотом награжу!»

— Дошлый! Знает, с какого боку подойти! Тоже тебе, миллионщик нашелся!

— А что ты думаешь? Хоть и ребята объелись белены, а остановились. А вдруг в самом деле золотоискатель какой-нибудь? Ведь золота тут по горам — бессчетные клады! А он сыплет: «Жила, — говорит, — тут есть недалеко, золото хоть руками бери. Много! Покажу, — говорит, — только не трожьте сестру!»

— Сестра, вишь, она ему…

— А кто его знает? Мы смехом к нему: «Где это золото твое?» — А он: «Ежели, — говорит, — не тронете девку, хоть сейчас поведу». Ребят заело: шутка тоже! С золотом-то из ада можно удрать, не то что из этой маяты! Отстали от девки. «Где золото?» — «Тут, — говорит, — у горы, что выше всех, водопад есть. Там!» — и рукой показал.

— И повел?