Долли

Белокурая красавица выслушала ученого, недоверчиво приподняв брови, вздохнула, как бы сожалея, что Наталья Николаевна оказалась не великосветской львицей, а простушкой Татьяной. И, повесив на плечо коричневую сумочку на длинном ремешке, демонстративно направилась к дверям, в тишине зала бестактно постукивая каблучками.

Долли, проводив ее взглядом, подумала: «Вот так и красавицы великосветского Петербурга хотели очернить Наталью Николаевну, а воинствующие обыватели — Пушкина».

— Если Наталья Николаевна очень переживала смерть Пушкина, почему же она снова вышла замуж? — спросила девочка в школьной форме, видимо девятиклассница.

Что могла эта девочка знать о жизни? Что могла она знать о том, что и горе притупляется со временем? Она прожила так мало. И с горем, наверное, еще не встречалась. Она не вступила еще в большую жизнь, полную противоречий, радостей и огорчений.

Ученый, видимо, так и подумал, прежде чем отвечать на ее вопрос.

— Наталья Николаевна очень тяжело пережила смерть Пушкина. Долли Фикельмон, приятельница Пушкина, писала тогда:

Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержимо влекло мрачное и глубокое отчаяние.

Умирая, Пушкин говорил ей, чтобы она уехала с детьми в деревню, два года носила траур по нему, а затем выходила замуж, но только за порядочного человека. Но она не выходила замуж не два года, а семь лет. Это при ее-то красоте! И, будучи женою Ланского, Наталья Николаевна на всю жизнь сохранила в сердце своем любовь к Пушкину, священную память о нем. Каждую пятницу — черный день смерти Пушкина — она постилась. А в канун и в день годовщины его смерти никогда не выходила из дома. Она даже сумела сделать так, что и Ланской почитал Пушкина. Клевета великосветского общества преследовала Пушкина с семьей, унижая их достоинство и при жизни и после смерти. И этой клевете зачастую верили даже ученые.

— Можно спросить? — по-школьному подняв руку, сказал пожилой мужчина.

Он стоял у двери, прислонясь к стене. Видимо, ему не хватило места. Стулья со всего здания перенесли в читальный зал и они были все заняты.

— Пожалуйста, — предоставила ему слово заведующая библиотекой и объявила: — Народный учитель товарищ Глухарев, активный читатель нашей библиотеки.

Глухарев наспех пригладил волосы, откашлялся и сказал:

— Я слышал о том, что есть письма Вяземского, написанные сразу же после смерти поэта графине Мусиной-Пушкиной. И якобы он в этих письмах считает, что одна мз главных ролей в убийстве Пушкина принадлежит «красному морю» и особенно одному, «самому красному». Я хотел спросить, действительно ли есть такие письма и известно ли пушкиноведению, кто это «красное море» и кто этот «самый красный»?

Ученый одобрительно поглядел на учителя и ответил:

— Такие письма есть. Думаю, что под «красным морем» Вяземский подразумевает кружок кавалергардов, группировавшийся вокруг императрицы Александры Федоровны. Как известно, кавалергарды носили красные мундиры. «Мать всего красного» — так называл императрицу в письмах Вяземский. Она была шефом «ея императорского величества кавалергардского полка». На парадах она объезжала свой полк на белом коне, в красном кавалергардском мундире. «Самый же красный» — это князь Александр Васильевич Трубецкой, любовник императрицы, выполнявший довольно грязную роль в преследовании Пушкина.

Вопросы продолжались бы бесконечно, но, оберегая дорогого гостя, заведующая библиотекой объявила встречу законченной.

Когда ученый покидал зал, седая старушка в причудливой шляпке, с проворством перебирая костылями, приблизилась к нему и спросила:

— А где Пушкин написал свой вещий «Памятник»?

— В последнее свое лето, на даче, на Каменном острове.

«Душа в заветной лире мой прах переживет»

...Наталья Николаевна, ночью разглядев полоску света, выползающую из-под закрытой двери, поднялась с постели и, неслышно ступая босыми ногами, пошла к кабинету Пушкина. Дверь была приоткрыта. Пушкин сидел за столом. В правой руке он держал перо и грыз его. Левой наматывал на палец прядь взлохмаченных волос. Они теперь уже не вились так буйно, как шесть лет назад... Глаза были устремлены... нет, не в какую-то точку на стене — это почувствовала Наталья Николаевна, — они были устремлены в будущее.

Холодок пробежал по телу Натальи Николаевны от этого пронизывающего всевидящего взгляда. Она так же неслышно ушла в спальню, легла, но уснуть не могла: душой, умом видела глаза Пушкина. Спать было невозможно.

А рано утром он, веселый, ворвался в спальню, сел на кровать, закутал Н аталью Николаевну одеялом до подбородка, вышел на середину комнаты, вскинул вверх руку и сказал:

— Слушай, Наташа.