Долой оружие!

И я не согласилась остаться даже "на пять минуток" у приятельницы, хотя ровно никаких безотлагательных визитов мне не предстояло. В другое время я охотно слушала бы пустую светскую болтовню и поддерживала ее со своей стороны, но в этот день она показалась мне невыносимой. Мною овладела тоска… Ах, вот если б еще раз послушать таких речей, как вчера! Ах, Тиллинг… Фридрих Тиллинг!… Значить, то, что напевали мне колеса экипажа, было правдой… Со мной произошло превращение – я поднялась в иную сферу чувств. Мелочные интересы, совершенно поглощавшие мою милую Лори: туалеты, бонны, светские браки и истории с наследствами, все это казалось мне до того жалким, ничтожным, что я была готова задохнуться, нет, нет, скорей на свелый воздух, на широкий простор! А главное: Тиллинг свободен; "принцесса увлекается теперь одним актером из Вург-театра"… Наверно, он никогда ее не любил… Это было преходящее увлечение", и оно отошло в область прошлого.

VIII.

Промчалось много дней, а Тиллинг все не появлялся на моем горизонте. Каждый день я посещала театр, откуда спешила куда-нибудь на вечер, в надежде встретиться с ним, но все напрасно.

В мои приемные дни собиралось много посетителей, только между ними не было его. Да я и не ждала к себе барона. Он не мог прийти после слов, сказанных им на обеде у моего отца: "Графиня, вы не должны ожидать от меня этого", и потом после фразы, вырвавшейся у него на прощанье, когда он подсаживал меня в экипаж: "понимаю – значит, никогда". Странно было бы, если б он появился на моих журфиксах.

Я оскорбила его своей холодностью – это ясно. Барон избегал меня, в этом не могло быть сомнения. Но что же мне оставалось делать? Я горела нетерпением увидать его, загладить свою тогдашнюю нелюбезность и отвести душу в разговоре с ним, как в тот памятный вечер. Ах, как милы казались мне теперь часы, проведенные в обществе Тиллинга, после того, как я поняла, что он мне дорог. В следующую субботу, вместо желанного гостя, ко мне приехала, но крайней мере, его кузина, та самая, в доме которой я познакомилась с ним на парадном балу. Когда она вошла, сердце у меня забилось так сильно, что я с трудом подавила свое волнение. Наконец-то я узнаю что-нибудь о человеке, занимавшем, мои мысли. Однако я не решилась спросить о нем, чувствуя, что не могу произнести его имени без того, чтоб не вспыхнуть предательским румянцем. И таким образом мы толковали с моей приятельницей о разных разностях – между прочим, и о погоде, – но я не обмолвилась ни единым словом о том, что лежало у меня на душе.

– Ах, Марта, – спохватилась вдруг та, – я и забыла: мой кузен Фридрих свидетельствует вам свое почтение – третьего дня он уехал отсюда.

Я почувствовала, что вся кровь отхлынула от моих щек.

– Уехал? Куда? Разве его полк переведен?

– Нет… Ему дали отпуск ненадолго. Он поспешил в Берлин к умирающей матери, чтоб застать ее в живых. Мне ужасно жаль его; Фридрих обожает свою мать.

Два дня спустя, я получила письмо с берлинским штемпелем. На адресе был незнакомый мне почерк. Но я тотчас догадалась, от кого оно, даже не успев прочитать подписи. Bow. что мне писал Тиллинг:

Берлин. Фридрихштрассе, 8.

30-е марта 1863 г. Час ночи.

"Дорогая графиня! Я должен перед кем-нибудь излить свое горе… Но почему именно перед вами? Имею ли я на это право? Конечно нет, но я чувствую неодолимую потребность к тому. Вы будете сочувствовать мне – я в том уверен. Если б вы знали мою бесценную мать, которая в настоящую минуту борется со смертью, вы полюбили бы ее. Чудное сердце, светлый ум, веселый нрав, и притом столько достоинства в характере, и все это должна поглотить могила – никакой надежды. – Я провел целый день у ее постели и проведу здесь целую ночь, ее последнюю ночь… Она ужасно страдала, бедняжка. Теперь ей немного лучше, но силы падают, пульс почти не бьется… Кроме меня, в ее комнате дежурят ее сестры и врач. Ах, эта страшная разлука навек! Хотя и знаешь, что смерть неизбежна, что никому из нас ее не миновать, но трудно примириться с мыслью, что она должна постичь и наших близких. Чем была для меня моя мать, я не могу даже и выразить.

"Она умирает сознательно. Когда я приехал сегодня по утру, больная встретила меня радостным восклицанием:

" – Ах, я еще раз вижу перед собой своего Фрица! А я все боялась, что ты приедешь слишком поздно.

" – Ты опять выздоровеешь, милая матушка! – воскликнул я.

" – Нет, нет; об этом не может быть и речи, мой старый мальчик! Не унижай священных минут нашего последнего свидания пошлыми утешениями, какие расточают всем умирающим. Простимся лучше как следует…

"Я упал на колени у ее кровати и не мог удержать рыданий.

" – Ты плачешь, Фриц? Вот видишь: я также не говорю тебе обычных слов: "не плачь". Мне приятно, что разлука с твоим лучшим старым другом огорчает тебя. Это служит мне порукой, что ты не скоро позабудешь свою мать…

" – Никогда, пока я жив.