Долой оружие!

– Я? уж конечно – нет. Напротив, мне нравится твоя система упорного ухаживанья. Всем женихам следовало бы взять тебя за образец и добиваться своего, выжидая время, действуя на женщин одною неясностью. Англичане называют это to woe and to win *). Но любить и достигать желаемого этим путем – наша молодежь не дает себе труда. Они хотят не завоевать счастье, а сорвать его, как цветок, на краю дороги!

*) Вздыхать и добиваться.

Тиллинг вернулся в Вену уже две недели назад – как мне передавали – а между тем не шел ко мне. Встретиться с ним в обществе, разумеется, нельзя было рассчитывать; по причине траура он не принимал участия ни в каких развлечениях. Но я думала, что барон навестит меня или, по крайней мере, мне напишет. Однако день проходил за днем, не принося с собою ни ожидаемого визита, ни письма.

– Не понимаю, что с тобой творится, Марта, – говорила мне однажды утром тетя Мари, – с некоторых пор ты сама не своя: рассеянная, не в духе… Напрасно ты отвергаешь всех женихов, уверяю тебя – напрасно! Я давно говорю: одиночество для тебя не годится. Следствием его является твой сплин, который замечают. Скажи-ка: ты уж говела в посту? Это также принесло бы тебе большую пользу.

– Полагаю, что и то и другое, т. е. выходить замуж и говеть, следует делать по сердечному влечению, а не ради того, чтоб избавиться от сплина. Между тем, из претендентов на мою руку мне не нравится никто; что же касается говенья…

– Ты должна им поторопиться; вспомни: ведь завтра великий четверг… Есть ли у тебя билеты на церемонно "омовения ног?"

– Да, папа мне достал, только я право не знаю, идти ли…

– О, непременно! Трудно себе представить что-нибудь красивее и умилительнее этого зрелища… торжества христианского смирения. Император с императрицей нагибаются до полу, чтобы умыть ноги старикам и старухам из богадельни. Не служит ли это наглядным примером ничтожества земного величия перед божественным?

– Да, для того, чтобы олицетворить собою смирение, преклоняя колена перед ближним, нужно сознавать себя очень высокопоставленным лицом. Этим они хотят сказать: "как велико расстояние между сыном Божиим и апостолами, так велико оно между мною, императором, и богаделенскими стариками". Этот основной мотив церемонии кажется мне не особенно смиренным.

– У тебя на все престранные взгляды, Марта. За три года, проведенных тобою в деревенском уединении за чтением дрянных книг, ты усвоила себе совсем превратные понятия.

– Дрянных книг?

– Да, именно дрянных – я не беру назад своего выражения. Недавно, когда я в своем неведении упомянула перед архиепископом об одной книге, которую нашла у тебя на постели и по заглавию приняла за божественную – "Жизнь Иисуса", какого-то Штрауса, – преосвященный как всплеснет руками, да как крикнет на меня: "Господи, откуда вы достали такое безбожное, нечестивое сочинение?" Я, разумеется, сгорела со стыда и стала уверять, что не читала его, а только видела у своей родственницы. "В таком случай – сказал он – вы должны потребовать от вашей родственницы, чтобы она, ради спасения своей души, бросила эту книгу в огонь". Вот я и передаю тебе слова архиепископа, дорогая Марта. Согласна ты сжечь эту книгу?

– Если б мы с вами родились за двести-триста лет назад, то могли бы видеть своими глазами сожжение не только нечестивой по нашему книги, но и самого еретического автора.

И это средство было бы действительнее – на время, конечно, да и то ненадолго…

– Ты уклоняешься от прямого ответа. Говори: сожжешь ты книгу?

– Нет.

– Так-таки и "нет", безо всяких околичностей?

– К чему бесполезные рассуждения? Мы не поймем одна другую на этой почве, дорогая тетечка. Послушай лучше, что я расскажу тебе про своего Рудольфа…

И мне удалось благополучно повернуть разговор на неистощимую тему, которая никогда не приводила нас к неприятным столкновениям. Насчет того, что Рудольф Доцки самый прелестный, необыкновенный и не по летам развитой ребенок, мы всегда были согласны между собою.

Итак, на другой день я решила присутствовать на церемонии "омовения ног". В начале одиннадцатого мы с сестрою Розой, в черных туалетах, как подобает на страстной неделе, явились в большую церемониальную залу императорского Бурга. Здесь на эстраде были заготовлены места для аристократии и дипломатического корпуса. Следовательно, и тут мы очутились в своей сфере, обмениваясь поклонами направо и налево. Галерея также была битком набита счастливцами, получившими билеты, но вверху было уже смешанное общество, не принадлежащее к "сливкам", как мы, сидевшие внизу на эстраде. Короче, и на этом торжестве символизированного смирения господствовала обычная обособленность каст, и привилегированный круг пользовался несомненным преимуществом.